задач буржуазной революции, „завершение“ ее, т. е. устранение самой почвы, способной родить буржуазную революцию, завершение
Ставить вопрос о «широкой» и «узкой» революции лидера большевиков заставлял тогда явный буржуазно-демократический характер назревших в России преобразований. Сможет ли русская революция смахнуть все пережитки феодализма, выполнить программу «широкой» революции, стать завершающей «волной», или за этой «волной» последуют и другие? Ленин постоянно задавался вопросом: «Суждена ли нам революция типа 1789, или типа 1848 года, или 1871?» (ПСС, т. 9, с. 380, т. 47, с. 223, с. 226). Он неоднократно сравнивал революционные события в России то с французской революцией 1848 года, то с революцией 1870 года и Парижской Коммуной 1871, также как и с Великой французской революцией. Делал он это и в 1917 году. Общий лейтмотив у него всегда был один: «Наше дело… толкать буржуазную революцию как можно дальше…» (ПСС, т. 9, с. 381) «…мы обязаны, — писал Ленин, — исполнить свой долг руководителей демократического, „общедемократического“, движения до конца, до русского 1871 года, до полного поворота крестьянства на сторону „партии порядка“… Будем требовать всего в смысле „общедемократического натиска“: при успехе получим все, при неуспехе — часть» (ПСС, т. 47, с. 224– 225).
В сентябре 1917 года В. И. Ленин указывал, что революция 1848 года «наиболее похожа на нашу теперешнюю» (ПСС, т. 34, с. 124). Тем самым он подчеркнул еще один аспект двойственности буржуазно- демократического революционного процесса, свойственного Франции и России. Вот как писал о нем Ф. Энгельс в 1891 и 1895 годах:
«Благодаря экономическому и политическому развитию Франции с 1789 года в Париже за последние пятьдесят лет сложилось такое положение, что каждая вспыхивавшая в нем революция не могла не принимать пролетарского характера, а именно: оплатив победу своей кровью, пролетариат выступал после победы с собственными требованиями. Эти требования… в конце концов сводились к уничтожению классовой противоположности между капиталистами и рабочими, как оно должно произойти, — этого, правда, не знали».
Речь, однако, шла при этом «об осуществлении самых доподлинных интересов огромного большинства», которые «скоро должны были в ходе своего практического осуществления, вследствие убедительной очевидности, стать для него достаточно ясными.» (Соб. соч., т. 22, с. 535) И здесь, кстати сказать, Энгельс как бы предостерегал будущие поколения революционных марксистов от одной серьезной ошибки, которую совершили они с Марксом в те годы:
«…к весне 1850 года развитие буржуазной республики, возникшей из „социальной“ революции 1848 года, привело к тому, что действительное господство оказалось сосредоточенным в руках крупной буржуазии, настроенной вдобавок монархически, а все другие классы, крестьяне и мелкие буржуа, напротив, сгруппировались вокруг пролетариата, так что при совместной победе и после нее решающим фактором должны были оказаться не они, а умудренный опытом пролетариат, — разве при этих условиях нельзя было вполне рассчитывать на то, что революция меньшинства превратится в революцию большинства?
История показала, что и мы и все мыслившие подобно нам были неправы. Она ясно показала, что состояние экономического развития европейского континента в то время далеко еще не было настолько зрелым, чтобы устранить капиталистический способ производства; она доказала это той экономической революцией, которая с 1848 года охватила весь континент и впервые утвердила крупную промышленность во Франции, Австрии, Венгрии, Польше и недавно в России, а Германию превратила прямо-таки в первоклассную промышленную страну, — и все это на капиталистической основе, которая, таким образом, в 1848 году обладала еще очень большой способностью к расширению».
После Октябрьского переворота, в апреле 1918 года, Ленин писал: «Если взять масштаб западноевропейских революций, мы стоим сейчас приблизительно на уровне достигнутого в 1793 году и в 1871 году. Мы имеем законное право гордиться, что поднялись на этот уровень и в одном отношении пошли, несомненно, несколько дальше, именно: декретировали и ввели по всей России высший тип государства, Советскую власть. Но удовлетвориться достигнутым ни в коем случае мы не можем, ибо мы только начали переход к социализму, но решающего в этом отношении еще не осуществили». (ПСС, т. 36, с. 175). Решающим же для марксиста является «переход от простейшей задачи дальнейшего экспроприирования капиталистов к гораздо более сложной и трудной задаче создания таких условий, при которых не могла бы ни существовать, ни возникать вновь буржуазия» (там же). «Ясно, что это — задача неизмеримо более высокая и что без разрешения ее социализма еще нет», — подчеркивал вождь большевиков.
Следует отметить, что, по мнению большевиков, Парижская Коммуна носила, в свою очередь, не только пролетарский, но и мелкобуржуазный, отчасти даже националистический характер (см. седьмая (апрельская) Всероссийская конференция РСДРП., Петроградская общегородская конференция РСДРП(б). Апрель 1917 года. Протоколы. — М., Госполитиздат, 1958, с. 15; В. И. Ленин. ПСС, т. 7, стр. 270; т. 8, с. 486, 487,490; т. 9, с. 329; т. 20, с. 218, 219; т. 26, с. 325).
Противоречиво оценивался и социалистический потенциал «первого в мире опыта диктатуры пролетариата». Так, в 1905 году будущий вождь октябрьской революции писал о Парижской Коммуне: «… в истории под этим именем известно такое рабочее правительство, которое не умело и не могло тогда различить элементов демократического и социалистического переворота, которое смешивало задачи борьбы за республику с задачами борьбы за социализм… и т. д. Одним словом… это было такое правительство, каким наше быть не должно». (ПСС, т. 11, с… 70); в 1913 году он отмечал: «Парижская Коммуна (1871) доканчивает это развитие буржуазных отношений; только геройству пролетариата обязана своим упрочением республика, т. е. та форма государственного устройства, в которой классовые отношения выступают в наиболее неприкрытой форме» (ПСС, т. 23, с.2). А в апреле 1917 г. он же разъяснял Каменеву, стоявшему на старобольшевистских позициях, что «Коммуна, к сожалению, слишком медлила с введением социализма» (ПСС, т. 31, с. 142).
Но в отношении программных целей В. И. Ленин был строг и последователен. В 1905 году он писал в своей заключительной части к статье А. В. Луначарского «Парижская Коммуна и задачи демократической диктатуры»:
«Эта справка учит нас, прежде всего, тому, что участие представителей социалистического пролетариата вместе с мелкой буржуазией в революционном правительстве вполне допустимо, а при известных обстоятельствах прямо обязательно. Эта справка показывает нам далее, что реальной задачей, которую пришлось выполнять коммуне, было прежде всего осуществление демократической, а не социалистической диктатуры, проведение нашей „программы-минимум“. Наконец, эта справка напоминает нам, что, извлекая уроки для себя из Парижской коммуны, мы должны подражать не ее ошибкам… а ее практически успешным шагам, намечающим верный путь. Не слово „коммуна“ должны мы перенимать у великих борцов 1871 года, не слепо повторять каждый их лозунг, а отчетливо выделить программные и практические лозунги, отвечающие положению дел в России и формулируемые в словах: революционная демократическая диктатура пролетариата и крестьянства».
