— А что если это простая мистификация? — сказал Арно Камп, с сомнением рассматривая цветок. Сплющенный от лежания в плотном пакете цветок тем не менее выглядел совсем свежим, будто его только что сорвали.
— Непохоже, — ответил человек, сидевший по другую сторону стола.
— Уж слишком невинным он выглядит, — произнес после паузы Арно Камп.
— Согласен. Эта штука и в самом деле выглядит невинно. Но к ней приложено еще кое-что.
— Вот именно: кое-что, — вздохнул шеф полиции и, пододвинув поближе несколько блокнотных листков, прочел вполголоса, но не без выражения: «Гуго Ленц! Вы имеете несчастье заниматься вещами крайне опасными. Добро бы они угрожали только Вам — в таком случае Ваши научные занятия можно было бы счесть делом сугубо личным. Но Вы пытаетесь проникнуть в последние тайны материи, тайны, которых касаться нельзя, как нельзя коснуться святынь в алтаре, без того, чтобы не осквернить их. Природа терпелива, но только до определенного предела. Если его перейти, то она мстит за себя. Знаю, Вы руководитель крупнейшего в стране научного комплекса, лауреат Нобелевской премии и обладатель десятка академических дипломов…» — Как видно, автор письма хорошо вас знает, — прервал чтение шеф полиции.
— Эти сведения не составляют тайны, — пожал Ленц плечами.
— Пожалуй. Но вернемся к письму. «Неужели Вы, Гуго Ленц, всерьез думаете, что перечисленные регалии делают Вас непогрешимым? Я знаю, Вашу особу охраняют день и ночь, и на территорию Ядерного центра, как говорят, и ветерок не просочится. Вероятно, это делает Вас полностью уверенным в собственной неуязвимости?» Шеф полиции оторвал взгляд от листка.
— Скажите, у вас нет друзей, которые любят шутки, розыгрыши и прочее в таком духе?
— Нет, — покачал головой Ленц.
— Простой человек так не напишет, — это же, как мы только что убедились, целый трактат о добре и зле. — Шеф полиции потряс в воздухе тоненькой пачечкой листков.
— Во всяком случае, автор не скрывает своих взглядов.
— Как вы считаете, кто из вашего близкого окружения мог написать это письмо? — спросил Арно Камп.
Ленц молчал, разглядывая собственные руки.
— Может быть, вы подозреваете какое-либо определенное лицо? — продолжал шеф полиции. — У каждого из нас есть враги, или по крайней мере завистники. Нас здесь двое, и, обещаю вам, ни одно слово, сказанное вами, не выйдет за пределы моего кабинета. Подумайте, не торопитесь.
— К сожалению, никого конкретно назвать не могу, — твердо сказал физик, глядя в глаза Кампу.
— Никого?
— Никого решительно.
— Жаль. Когда пришел пакет?
— Сегодня с утренней почтой.
— Надеюсь, вы не разгласили содержание письма?
— Я рассказал о нем сотрудникам.
— Напрасно.
— А что в этом плохого?
— Могут пойти нежелательные разговоры.
— По-моему, чем больше людей будет знать об этой угрозе, тем лучше.
— Разрешите мне знать, что в данном случае лучше, а что хуже, — резко произнес шеф полиции. — Вы что, пустили письмо по рукам?
— Нет, рассказал его.
— Пересказали?
— Рассказал дословно.
— То есть как? — поинтересовался шеф. — Вы успели заучить письмо наизусть?
— Видите ли, у меня идиотская память. Мне достаточно прочесть любой текст один-два раза, чтобы запомнить его.
— И надолго?
— Навсегда.
— Удивительно, — заметил шеф и, склонявшись над столом, что-то пометил. — Впрочем, хорошая память необходима ученому.
Они помолчали, прислушиваясь к неумолчному городскому шуму, для которого даже двойные бронированные стекла не были преградой.
— Как вы считаете, мог быть автором письма сумасшедший? Или фанатик? — спросил шеф полиции.
— Фанатик — да, но сумасшедший — едва ли, — усмехнулся Гуго Ленц. — Уж слишком логичны его доводы. Взять, например, это место… — Ленц приподнялся, перегнулся через стол и протянул руку к пачке листков, лежащих перед шефом полиции.
— Минутку, — сказал шеф и прикрыл листки ладонью. — Поскольку вы все запоминаете…
— Понимаю, — усмехнулся Ленц.
— Простите…
— Следите по тексту, — прервал Ленц и, уставившись в потолок, начал медленно, но без запинок читать, словно там, на белоснежном пластике, проступали одному лишь ему видимые строчки: «Да, все в природе имеет предел. Я бы назвал его условно „пределом прочности“. Преступите этот предел — и рухнет строение, упадет самолет, пойдет ко дну корабль, взорвется, словно маленькое солнце, атомное ядро… Вы, Ленц, претендуете на то, чтобы нарушить предел прочности мира, в котором мы живем. Частицами космических энергий Вы бомбардируете кварки — те элементарные кирпичики, из которых составлена Вселенная.
Если Вы добьетесь своей цели, я не дам за наш мир и гроша. Цепная реакция может превратиться в реакцию, сорвавшуюся с цепи. И мир наш рассыплется.
Кто, собственно, дал Вам право, Гуго Ленц, на эти эксперименты? Правда, у Вас имеется благословение самого президента. Но речь идет о другом — о моральном праве заниматься делом, которое может все человечество поставить на грань уничтожения. Я лишу Вас этого права и этой возможности…» — Правильно, — вставил шеф полиции, когда Ленц остановился, чтобы перевести дух.
— Вы считаете, что автор письма прав? — быстро спросил Ленц.
— Я имею в виду — читаете точно по тексту, — пояснил шеф.
Ленц откинулся в кресле.
— Допустим, мои опыты действительно опасны, — сказал он и на несколько мгновений устало прикрыл глаза.
— Опасны? — переспросил Камп.
— Можно предположить, что они грозят уничтожить материю, распылить ее. Но по какому праву автор письма берется поучать меня? Кто уполномочил его быть защитником человечества? Он что, господь бог, держащий в деснице своей судьбы мира? Или пророк, которому ведомо будущее мира? Быть может, то, чем я занимаюсь, расщепляя кварки, эти самые кирпичики Вселенной, входит составной частью, причем необходимой частью, в естественный процесс эволюции?
— Не вполне уловил вашу мысль.
— Я хочу сказать: быть может, расщепление кварков — это ступень, которую не должна миновать в своем развитии никакая цивилизация, — пояснил Ленц. — А подумал ли об этом автор письма?
Физик, казалось, забыл о шефе полиции. Он полемизировал с невидимым собеседником, в чем-то
