Федор Иордан, который сразу же оказался в дружеских объятиях самого известного в Италии русского — Карла Брюллова. И в тот же год Карл убедил его, не размениваясь по мелочам, писать Рафаэлевское «Преображение». И непросто убедил — об этом еще напишут, дайте срок, — а получил для старого друга и товарища специальное разрешение копировать, не ожидая установленной очереди. Карл Павлович говорит, что от этого Иордана можно ждать настоящего чуда! Так будем же ждать!
Глава 5
О, как мне понравилась та изящная архитектура, которая была создана Александром Брюлловым. Сколько во всем воздуха, какие эффекты перспективы и рефлексов.
Я вышел от Лангера в самых радостных чувствах и тут же столкнулся с мрачным, точно идущим с похорон, Александром Павловичем, возвращавшимся к себе домой пешком. Как выяснилось, его состояние напрямую проистекало от общения с Великим. Карл привез картину с непростительным опозданием, а затем, когда «Распятие» было установлено в алтарной части, не сдерживаясь в словах, отругал брата за то, что тот не позаботился об освещении алтаря, в котором его довольно темная по фону картина была теперь не видна. «Ни одного лучика. Варвар, а не архитектор», — сокрушаясь, припоминал обидные слова брата Александр Павлович. Мне его было искренне жаль.
Вечером Карл не явился домой, прислав с Лукьяном записку с извинениями и обещаниями посетить нас в ближайшее время. Сам он, по заверениям того же Лукьяна, намеревался запереться в мастерской и работать, но судя по тому, что красные окна в тот вечер так и не зажглись, Карл отправился «заливать горе» в какое-то другое место.
На следующий день я пошел посмотреть на картину Карла на Невский, в церковь, и был вынужден согласиться с оценкой Александра. Быть может, люди, которые не видели прежде «Распятия» Брюллова, найдут его восхитительным. Те же, кто наблюдал это произведение в мастерской, безусловно, признают, что оно сильно проиграло из-за света, а точнее, его отсутствия. Тем не менее, я лучше бы проглотил обиду, чем высказал ее в столь резкой форме своему брату. Во всем же остальном церковь Петра и Павла была восхитительна.
Александр Павлович продолжал пребывать в крайне подавленном настроении, правда, это не мешало ему продолжать руководить рабочими, мило улыбаться прибывшим для оформления художникам, принимать послания и незамедлительно отвечать на них. Со мной архитектор был, как обычно, любезен и вежлив. Узнав, что я посетил с визитом Лангера, он искренне обрадовался и, предложив мне горячую воду с патокой — обычное угощение, подаваемое на строительных площадках рабочим, согласился поговорить несколько минут, пока уборщики протирают от накопившейся строительной пыли стены. Мы устроились в уголке на грубо сколоченных скамьях таким образом, чтобы Александр Павлович, с одной стороны, был на виду, а с другой — мог в любой момент вмешаться в ход проводимых работ.
— Юлия Павловна в городе, — отхлебнув из кружки, сообщил Александр Павлович. — Самойлова — ангел-хранитель моего братца. Если ваш рапорт не возымеет действия, в ход будет пущена армия, состоящая из ее связей, капиталов и обаяния.
Юлия Павловна?! Но она ведь в Италии… — невольно вырвалось у меня.
Я написал графине о произошедшем, и она ответила, что явится в Петербург так быстро, как это только возможно. — Александр Павлович вымученно улыбнулся. — Прежде, до знакомства с Юлией Павловной, я еще мог бы удивляться искренности ее порывов, теперь — нет. Для нее долг дружбы, долг любви — первый долг! Непостижимо…
Ее визит может вызвать новые разговоры в свете… — я снова смутился, припоминая, как Карл рассказывал о женщине, снившейся ему ночами. О женщине из картин «Итальянское утро», «Полдень», «Помпеи»…
— Плевать она хотела на разговоры… да и на весь свет, по всей видимости. Обещалась приехать с дочерьми. Вы, должно быть, слышали, она взяла на воспитание двух девочек — дочерей ее друга композитора Пачини, Джованину и Амацилию — вы видели их на картине «Последний день Помпеи» с Юлией. А еще в «Жовани на лошади». Там маленькая Амалиция на балконе встречает вернувшуюся с конной прогулки сестру, это еще в Графской Славянке, и с арапчонком, и…
Я поспешно кивнул, показывая, что отлично помню лица обеих девочек. Тем не менее, от меня не укрылась та мгновенно набежавшая на благородное лицо Александра Павловича краска стыда. Дело в том, что если насчет родословной Амацилии было все более-менее понятно, старшая, Джованина, никак не могла быть дочерью Джованни Пачини, а только числилась таковой по документам. Ходили слухи, будто бы на самом деле ее настоящее имя — Джованине Кармине Бертолотти и она является внебрачной дочерью сестры итальянского любовника божественной Юлии. Впрочем, бытует и иная, более скандальная версия, о том, что Самойлова сначала родила вне брака Амацилию, а затем, не желая, чтобы дочь жила отдельно от нее, официально удочерила малютку, так до конца и не порвав с ее отцом. О последнем говорили весьма щедрые пожертвования, регулярно отпускаемые графиней Жюли на оперы Джованни Пачини, а также на дискредитацию его оппонентов.
И если первая версия — удочерение детей своих друзей — говорит о Юлии Павловне как о благороднейшем из людей, все остальное пятнает ее громкое и славное имя.
Возможно, Александр Павлович знал о личной жизни Юлии Павловны не в пример больше, нежели я — все-таки был вхож в дом, строил для нее усадьбу, — но он не собирался раскрывать мне даже малейшей части секретов графини. А я не так воспитан, чтобы расспрашивать.
— Юлия Павловна — друг, которого только можно пожелать себе. Искренний, честный, настоящий. Граф Корф будто бы где-то говорил о ней, что Самойлова имеет, как это по-русски, «не совсем лестную репутацию». Не верьте! Чем был бы мой брат, если бы не она? Да — отменный художник, гений, но… так уж устроен этот мир — сначала вы работаете, трудитесь в поте лица. А Карл отличается тем, что работает буквально до изнеможения, а потом посещает салоны, жмет руки, улыбается, говорит о пустяках… и все для того, чтобы его заметили.
Карлу повезло, слава с самого начала сопутствовала ему, трубя в золотые трубы. Но уверяю вас, он бы потратил втрое больше времени на общение и знакомства и соответственно в разы меньше создал, если бы не люди, которые день за днем брали его за руку и вводили в дома, о которых молодой художник мог только мечтать. Таким был Италийский, таким был Кикин, пусть он и не ездил с нами в Италию, но его рекомендательные письма, его имя открывало перед нами двери. Юлия Павловна, графиня Жюли — в ее салоне бывали запросто Россини, Беллини, Доницетти. Графиня финансировала постановки первых опер Джузеппе Верди на сцене театра «Ла Скала» и немало сделала для успеха последних. В ее доме в Италии и России бывают Василий Андреевич Жуковский, Федор Иванович Тютчев, бывал ныне покойный Сильвестр Феодосиевич Щедрин, Александр Иванович Тургенев и многие другие. По приезде в Милан поэт Вяземский первым делом явился к Самойловой, дабы увидеть настоящую Италию — собрание ее картин! Это она устраивала бесконечные выставки, собирая изысканную публику, убеждала поддержать талантливого художника в прессе. Она не ходила по домам, не обивала пороги вельмож — вельможи шли на поклон к ней — к великой русской. Вилла на озере Комо, дворец в Милане, имение Груссе под Парижем — везде размещались богатейшие коллекции произведений искусства, собранные многочисленными представителями семей Литта и Висконти. А сколько он повидал из окна ее кареты?
И вот теперь Юлия здесь. Должно быть, уже с Карлом в его мастерской или приказала разыскать его и доставить в ее дворец на Елагином острове, в «Славянку», или где она разместилась. Прекрасная, непостижимая женщина!
Наверное, мы могли бы проговорить целый день, но краткий перерыв закончился и Александр Павлович был отозван приехавшими от поставщика грузчиками, привезшими бережно завернутые в
