Поэтому торопливо затараторила: – Ты просто не дал мне договорить и, значит, себе самому уяснить мои рассуждения. Никто тебя в предательстве не обвинял. Сам себя обозвал, сам же от этого бесновался. Так вот: я уверена – у Суворова имелся советчик. Он и рекомендовал ему слинять на время, пока следствие разберется. Тюремные шконки в переполненных камерах – не лучшее место на земле. Петр, твоя задача – осторожно выяснить, кто мог быть таким советчиком? Как бы то ни было, но к совету этого человека Володька прислушался. А вот в дальнейшем положился исключительно на Минаева Петра Василича. – Сидя на полу, я сделала царственный жест рукой в его сторону. – Никому другому больше не доверял…
Петр Васильевич сразу воспрял духом:
– Я ему, кстати, советовал никого не слушать. Пойти под арест – не значит, признать себя виновным. А вот сбежав, Владимир Сергеич как раз и дал повод для обвинения в убийствах.
– Петюнчик, значит, ты знаешь, кто мог посоветовать ему скрыться от следствия? – Наташка была сама любезность.
– Наверняка не знаю, но попробую уточнить. Ирина Александровна, извини, дорогая. Ты заставила посмотреть на проблему с другой стороны. И ведь это действительно разумный ход рассуждения! Мне такое и в голову не пришло.
– Это только предположение. Не исключено, что совет слинять от ареста был дан Суворову правильно, – засмущалась я и предприняла попытку встать. Наташка ее тоже предприняла, и мы опять уселись на полу. Оттуда я и продолжила рассуждения: – Судя по всему, уточнять сведения ты намерен у Владимира Сергеича? – Летчик кивнул. – А мне не откроешь место его нахождения и под страхом смерти? – Голова кивнула. – Ну и черт с вами, – легко согласилась я. – Велика беда! Суворов меня сто лет не видел и еще не увидит. Как и я его. Только постарайся обсудить с ним еще один момент: учитывая, что тебе в этом деле светиться нельзя, мы своими силами постараемся прижать в угол горничную Верочку и сына Лидии Федоровны – Марка. Начнем с Верочки, заставим ее признаться, что именно она выкрала у Майи письма к мужу. Одного этого уже достаточно, чтобы версия об убийстве Суворовым жены из ревности значительно пошатнулась. Что касается корыстных побуждений, то и тут большие сомнения. Я предполагаю, деньги Майи лежали в банке на ее счете и в бизнесе Суворова задействованы не были. Возможно, для него это мелкая сумма. Майя была полностью на иждивении мужа. В прокуратуре города у нас есть очень хороший знакомый… Да не дергайся ты так! – заорала я на Петра, намеревавшегося вскочить, и первая поднялась с пола. – Вам не предлагается немедленно идти и сдаваться. С разрешения Владимира, если он его даст, я могу проконсультироваться со своим знакомым. Он поможет. – Я пригорюнилась. – Может, даже ускорит развод с мужем. И за что мне все эти неприятности?
Петр даже не пошевелился. Опершись локтями на колени и обхватив ладонями склоненную голову, он думал. Не иначе как над моим предложением.
«Ладно, пора вылезать наверх, – подумала я, сделав Наташке соответствующий жест. – Детки беспокоятся».
Беспокоились детки прямо под дверью. Миновав задумавшегося Петра, я рывком открыла дверь и застыла, пораженная напряженным видом всех четверых. В нос ударил запах жареной рыбы. Не иначе как на солярке. Судя по всему, я буду долго благоухать ароматом этого топливного средства.
– И долго вы здесь подслушиваете? – обратилась я исключительно к Алене, знавшей значительную часть всей криминальной истории. Именно на ней лежала обязанность сохранения ее в тайне от других.
– Мы зашли позвать вас на арбузы и рыбу, – тихо сказала Вика. – Все уже остыло…
– Я говорила, что не надо, – оправдывалась дочь. – Но они полезли… И Петр Василич так ужасно кричал. Ребята даже собирались отбить его у вас.
– Я что-то плохо поняла про Майю. Что с ней? Она умерла? – Вопросы Виктории прозвучали как бы между прочим. Девушка улыбалась слишком безмятежно и поэтому страшно. Такое бывает, когда не хочешь верить в услышанное и беспокоишься только о том, что окружающие могут заметить твой ужас. В кубрике повисла настороженная тишина. Я почувствовала тошноту, легкое головокружение и настоятельную потребность выскочить на свежий воздух. – Что вы все молчите?! – Вот это прозвучало у Вики уже с надрывом. Нет, пока не поздно, надо бежать отсюда сломя голову!
– Пустите меня!!! – истерично завопила я и рванула к выходу. Но натолкнулась на стоявшего в проеме двери Вячеслава. Вышибить этот монолит мне оказалось не по силам, и я под испуганный крик дочери «мамочка!» тихо сползла к его ногам. Сознание точно не теряла, хотя в тот момент это было бы лучшим подарком мне от себя самой.
Все разом заорали, засуетились. Все, кроме Виктории. Толкаясь и пихаясь, пытались оторвать меня от ног сына. Я замучилась считать мелкие тычки и пинки – результат попыток вывести меня из ненормального состояния и поднять на должную высоту. Парализованный в нижней ходовой части, сын занудно благодарил родную мать, то бишь меня, за то, что до блеска отполировала его ботинки.
– Давайте оставим ее в покое, – отфыркиваясь и тяжело дыша, предложила Наташка. – Это у нее на нервной почве какой-то судорожный синдром. Вцепиться вцепилась, а разжать пальцы не получается.
– И что, я теперь без родной матери шагу не сделаю? – возмутился Вячеслав. – Так и будет кандалами прикидываться? – Славка попытался одной рукой погладить меня по голове, но я только усилила хватку.
– Да как ты смеешь обзывать мамулю обузой! – вскипела дочь. – Эгоист несчастный!
– Может, ее треснуть чем-нибудь? – предложила Наташка. – Она и отомрет.
– Лучше Славку. Она тоже отомрет – за него, негодяя, испугается, – предложила Аленка.
Лешик подумал и порекомендовал вынести и меня, и сына на свежий воздух. А если надо – выкинуть за борт. Проснется инстинкт самосохранения, я и отцеплюсь.
«Мудрое решение, – подумалось мне. – Не придется смотреть в глаза Вике и слышать ее рыдания…»
– Тетя Ира, – тут же прошелестел над моим ухом Викин голос. – Мне страшно. Пойдемте куда-нибудь, вы все расскажете.
– Да, Викусик. Конечно. Мне бы только разжать пальцы.
– Я вам помогу.
Тоненькие пальчики аккуратно освобождали меня от последних минут спокойной жизни. Выхода не было. Даже соврать нельзя. Наташка вела себя подозрительно тихо, наверное, забилась куда-нибудь в уголок. И вообще все как вымерли. Я беспомощно оглянулась на Петра. Он изучал пол.
Надо отдать должное Вячеславу: едва я поднялась, хватаясь за спину и охая, скорее, от безысходности, чем от боли, он подхватил меня под руку. Вместе мы поплелась за девушкой к трапу, несмотря на предупреждение Натальи не делать этого.
– Поздно. Я уже сроднился со своими кандалами, – серьезно заметил сын. Он отважно страховал меня, подпирая сзади, на всем пути восхождения.
Оке было глубоко наплевать на наши переживания. За многие лета она навидалась всякого – и хорошего, и плохого. Стоит ли отвлекаться на разные проблемы, без которых род людской, похоже, не может существовать. Ей слишком хорошо знакомо глубокое и емкое понятие «вечность» – куда со временем уходит все: и горести, и радости, и люди, их порождающие. Это только сам человек для себя и своего окружения целый мир – неповторимый в своей исключительности. Для вечности он – песчинка. Кому-нибудь приходило в голову считать песчинки?
– Слава, садись рядом с нами, мне так спокойнее, – отвлекшись от мрачных рассуждений, сказала я, вздрагивая то ли от ветра, то ли от нервного напряжения.
– На палубу?
Я оглянулась, но скамейки не увидела.
– Прекрати свои дурацкие шутки. Где-то была лавочка.
– Всё! Вижу. На ней матрос загорает. Прямо в тельняшке. Стащить?
– Не надо. – Я взяла Вику за руку. – Пойдем с нами к борту. Постоим. – Мы, не торопясь, подошли к правому борту. Рука Виктории ощутимо дрожала. Как по команде, отрешенно уставились на проплывающий мимо берег. – Девочка моя маленькая, я начну совсем с другого. Мне хотелось бы, чтобы ты твердо знала: каждому человеку необходимо для кого-то жить. Это наполняет жизнь смыслом. И в гораздо меньшей степени важно, живет ли кто-нибудь для тебя. Вам с твоим отцом повезло, поскольку вы живете друг для
