Нет, Алексею я просто не могла желать смерти…
Карл Иванович занервничал и вскочил:
– Идем, Василиса. Не надо больше ничего говорить. Ты устала. У тебя никудышное здоровье…
– Оставьте ее, Карл Иванович, пусть выговорится. Сразу полегчает. Лично я знаю, о чем она собирается рассказать. И вам, кстати, это тоже известно. – ?Мне была хорошо понятна его попытка увести жену. – Думаете, я не знаю, почему вы приобрели этот дом? Причем исключительно по настоянию жены, которой с ее нервными стрессами вообще следовало держаться подальше от этих мест. Да учитывая то, что случилось с Ренатой, его покупка выглядит, по меньшей мере, странно. Хотя ничего странного в этом нет. Именно здесь все и случилось, правда, Василиса Михайловна?
– Сядь на место, Карл! Правду ты уже знаешь. Во второй раз она такой боли не принесет. Они, – женщина кивнула на нас, – каким-то образом тоже до нее додумались. Позволь хоть оправдаться, а не ограничиваться тем сухим признанием, что я тебе сделала. Тогда, накануне, ты улетел в Южно-Сахалинск. Планировал на две недели, а пришлось прихватить и третью.
– Да уж… – протянула Наташка не хуже Кисы Воробьянинова, решив не утруждать себя догадками.
– Мы с Алешей не сговаривались о встрече. В то время он уже жил в Ленинграде, простите, Санкт- Петербурге. После смерти Ренаты сошелся с женой погибшего вместе с Ренатой приятеля-альпиниста. Как потом объяснил, они просто помогли друг другу выжить в такой ситуации. Я не знала, что он приедет сюда. Так получилось. Просто меня, наверное, как преступницу, потянуло к этому месту. Мучили воспоминания, и я решила с ними покончить. Походить по старому дому, покаяться, переступив через страх, зайти к бабке Варваре и упросить помочь…
Дом был закрыт. Я обошла его со всех сторон и обнаружила у торцевой стены старую лестницу. По ней и забралась на чердак. Крышка потолочного люка была откинута, и я через него спустилась в дом. Хорошо помню, что никакого страха не испытывала. Казалось, какая-то невидимая сила толкает меня вперед. Очевидно, всему виной было мое не совсем здоровое состояние. Временами мне слышался ласковый голос Ренаты…
– Мама дорогая! – отчетливо прозвенел Наташкин голос, в нем явственно прозвучал ужас. Только, можно сказать, успокоились…
Подруга рванула ко мне. Так боком мы обе и шлепнулись в кресло. А сверху угнездилась непонявшая нашу случайную усидчивость Денька. Выяснять отношения не стали – боялись помешать усилиям Василисы Михайловны выговориться. Но она, казалось, ничего не заметила, полностью находилась в объятиях прошлого.
– Я зашла в комнатку, в которой мы с Ренаткой ночевали в девичестве. Впоследствии она стала спальней супругов Сапрыкиных – дочери и зятя. Самая солнечная комната в доме. Везде лежал толстый слой пыли. Я открыла шкаф в надежде найти какую-нибудь тряпку, чтобы смахнуть ее хотя бы с фотографий. В том числе и наших с Ренаткой. И сразу вернулись старые воспоминания. Нет, не те, о которых вы подумали. О нашей с ней юности – танцульках в деревенском клубе, шумных посиделках на улице до утра…
В шкафу висела старая одежда Ренаты. Не знаю, что меня толкнуло напялить на себя ее сарафан с большими подсолнухами по подолу – такими желтыми-желтыми, ни одна стирка не убавила яркости. Раньше мы всегда менялись одеждой. Сарафан был мне велик, в то время я очень похудела. Так и не удосужившись стереть пыль со старого зеркала, смотрелась в него и вместо своего лица видела свою любимую, единственную по жизни подругу. Мне казалось, что она неслышно шепчет мне слова утешения.
Я не заметила, как в дом вошел Алексей. Зато от его дикого крика «Рената!!!» чуть не лопнули барабанные перепонки. Поняв свою ошибку, он сначала рассердился, а потом остыл. Мы проговорили с ним весь день и вечер. Я так и не решилась сказать ему всю правду о висевшей на мне вине, зато поревела от души. Наверное, он меня просто пожалел. А может, всему виной был сарафан Ренаты. Эти желтые подсолнухи… И именно ее имя он повторял… ну, вы понимаете, в какой момент. Я старомодна и не могу говорить на современном сленге… А потом Алексей просил прощения. Мямлил, что у него второй брак, жена и сын. Он не может их предать… – Она покосилась на мужа: – Сиди, Карл! Я никогда не любила тебя, но спустя несколько лет после этого поняла, что не променяла бы ни на кого на свете.
Карл Иванович не послушался. Очередной раз вскочив, подлетел к окну, смахнул с подоконника прохлаждающегося Бармалея, запоздало крикнув ему: «Брысь!!!»
– Не судите, да не судимы будете! – весомо заметила я, вызвав его язвительный вопрос, что именно имею в виду. – А мы это обсудим позже, – сказала я.
Наташка скинула с коленей собаку, поерзала в кресле, выживая из него и меня.
– Боюсь, она имеет в виду, что вы, уважаемый Карл Иванович, коз… тоже хороши.
– … А потом я поняла, что беременна, – будто не слыша нас, продолжала Василиса Михайловна. – И мне больше нечего желать в этой жизни. Карл до сегодняшнего дня не знал, что Машенька не его дочь.
– Не знал, не знаю и знать ничего не хочу! И вы тоже ничего не знаете, понятно?!
Папа Карло перестал оттаивать собственным носом глазок в замороженном оконном стекле и обернулся к нам. Мы послушно согласились. Он явно был не в себе. Похоже, прогноз Василисы Михайловны на более спокойную реакцию мужа не оправдался. Услышанные по второму заходу признания только добавили ему переживаний.
– Ты разбила мне жизнь! Если бы я знал раньше…
– Она была не в себе! – вмешалась Наташка. – Почти дурочка. Сами же говорили о ее слабом душевном здоровье. Зато столько лет вы были счастливы! Да и сейчас, если на вас внимательно посмотреть, прекрасная пара!
Разумеется, подруга кривила душой. Ничего прекрасного в пятнистом, седобородом Карле Ивановиче, вытирающем черным носком вспотевшую лысину в обрамлении седых завитков, не было. Под стать ему выглядела и Василиса Михайловна с опухшим лицом, стекающим к подбородку.
– И вообще, мы же только что договорились, что по поводу вашего отцовства никто ничего не знал, не знает и знать не хочет. Зачем мы вообще затронули эту тему! Ир, у тебя как с головой-то? Ты пока подумай, а я слетаю и проверю, спит ли Мария Карловна.
К моменту возвращения успокоенной картиной сонного царства подруги я успела подумать и с готовностью доложить:
– С головой у меня действительно не очень, начинает ломить виски. А щекотливую тему мы затронули только потому, что Василиса Михайловна хотела убить Рената. Насколько я поняла, она обоснованно противилась встречам Рената и Машуни. И даже в страшном сне не допускала мысли о браке сводных брата и сестры. А рассказать правду мужу не решалась. Вам же, Карл Иванович, Ренат нравился и вполне устраивал как будущий зять. Отличный сын погибшего друга. Порядочный и деловой парень, а главное, ребята любят друг друга.
– Да-а-а, Васена, натворила ты дел! – вздохнул Карл Иванович, обессиленно усаживаясь на край стола. – А я-то все допытывался, почему ты так Рената ненавидишь? Если бы вы знали, что она вытворяла! – Он досадливо хлопнул руками по коленям. – Им и расписываться пришлось тайком. Нам с Василисой Михайловной на это время путевку в Таиланд купили. Помнишь, Васенька, крокодиловую ферму? Надо было тебе там и остаться. Только крокодилов жалко.
Гнев Карла Ивановича перехлестывал через край. И только после моего упоминания о том, что он может разбудить СВОЮ дочь, он поперхнулся невысказанными в адрес жены «комплиментами» и убежал на кухню. Вернулся с лекарством для слабаков – бутылкой водки, и, сделав большой глоток, принялся язвительно рассказывать, как по возвращении из экзотической поездки новоиспеченная теща, сменив тактику, уговаривала зятя немедленно развестись с ее дочерью, причем так ловко поливала собственную Машеньку грязью, что Ренат обрадовался. Судя по тем обвинениям, которые слышал раньше от тещеньки в свой адрес, он и Машка действительно пара, имя которой «одна сатана». Кончилось тем, что Василиса Михайловна очередной раз загремела в больницу. Накануне выписки узнала новость – скоро у нее будет внучка и… провела в больнице еще один незабываемый месяц. Только после рождения Альки, пересчитав на маленьких ножках и ручках количество пальчиков, выслушав мнение трех независимых педиатров, четырех невропатологов и одного психиатра, как-то притихла. В Альке души не чаяла и часто роняла слезы, думая о ее будущем. Особенно пугали малейшие намеки на болезни девочки.
Карл Иванович немного помялся, глянул на початую бутылку, которую держал в руке, и, сделав еще
