глянул на меня снизу вверх большими карими глазами и, не извинившись, изрек: «Дома не принимаю!» Не дожидаясь, пока я отклеюсь от стены и отвечу, сунул руку во внутренний карман пиджака, вытянул бумажник и вручил мне какую-то плотную пластинку. Невольно проводив глазами колобка до лифта и отметив его полную собственного достоинства осанку, я позволила себе расслабиться и съехать по стенке вниз – на корточки. Наташка, собравшаяся было догнать колобка своим ходом, чтобы объяснить элементарные правила семейной ссоры, в соответствии с которыми третий лишний, а посему не должен страдать больше основных участников, резко изменила намерения. Развернувшись, помогла мне занять устойчивое положение и для поддержания морального духа заявила:
– Такие несгибаемые люди, как ты, Ирина Санна, так просто дверью не ломаются!
А заодно порадовалась тому, что ум у меня в порядке исключения гибкий. Не додумалась подставить ухо к двери. Я не стала говорить, что просто не успела этого сделать.
Плотный прямоугольничек оказался визитной карточкой врача-стоматолога Балаянца. Если он и в своем заведении так мастерски освоил процесс открывания и закрывания дверей, основанный на лечебном эффекте неожиданности, проблемы с больными зубами у его пациентов снимутся уже после первого посещения кабинета. Либо вообще зубов не останется, либо их наличие будет уже вроде как и ни к чему.
Встряхнувшись и, соответственно, вспомнив, по какому поводу мы сюда заявились, я кивком головы дала Наташке добро на звонок в квартиру. Мелодичный голос пропел что-то непонятное, наверное, по- армянски. Похлопав после секундного замешательства ресницами, Наташка осторожно ответила: «Свои…» Дверь осторожно приоткрылась… и я, сама того не ожидая, выдала: «Гамарджёба, генацвале!» Не помню, где это слышала. Кажется, на Пражском рынке. Наташка машинально отозвалась: «Ассалям алейкум… салям, блин!» «Здрассте!» – ответствовала необъятная дама, только этим утром бессознательно влившаяся в нашу с Наташкой компанию прямо из Анкиного шкафа. Помнится, мы ее спасли вызовом «скорой».
Наташка, пожалуй, поторопилась с выводами о гибкости моего ума. Наверное, он немного заржавел. Во всяком случае, мысли в голове возникали с трудом, да и то на отвлеченные темы. Больше всего отвлекала боль в правом плече – растревоженное последствие не столь давнего отдыха в селе Виноградном на берегу Черного моря. Я стояла, таращась на диабетичку, и откровенно грустила по солнечным бликам на воде. Наташка зациклилась на «гм-гм».
Удивленная нашей реакцией женщина потеряла бдительность и, отпустив дверь на волю, постаралась пригладить свои волнистые темные волосы. Дверь тут же гостеприимно распахнулась, мысли о солнечных бликах на воде улетучились. Появилась новая – рациональная: мне не следует быть дурнее этой металлической заслонки. Поэтому и не стала возмущаться, когда Наташка, которой вообще неизвестно что пришло в голову, воспользовалась мной очередной раз как тараном. Я была ей благодарна уже за то, что она действовала аккуратно, не бередила старую травму. Со стороны это выглядело как стремительное согласие на слишком настойчивое приглашение войти.
– Это Изольда! – представила меня подруга женщине, заботливо стряхнула с моего здорового плеча невидимую пыль и, перешагнув со мной порог, закрыла за собой дверь. – А меня зовут Августа. Можно просто Гутя.
Женщина еще не успела как следует испугаться и, не переставая приглаживать волосы, в третий раз попыталась выяснить, не ошиблись ли мы адресом.
– Вы Мариэтта Балаянц! – ткнула ей пальцем в грудь Наташка.
– Да-а-а… А что случилось?
– А вы не знаете? – деланно удивилась Наташка и слегка прошлась по моей ноге сумкой, требуя указать точное направление разговора.
– Сего… – начала я охрипшим голосом, извинилась и влезла в карман Наташкиного пиджака за носовым платком. Она не возразила. Более того, услужливо достала из моего кармана и мой собственный, но и свой не отняла. Слегка откашлявшись, я продолжила: – Сегодня утром вы очнулись в чужой квартире…
Прозвучало это довольно мрачно.
Мариэтта ничего не сказала, зато сгребла у подбородка в кучу воротник пестрого атласного халата, от рисунка которого глаза у меня сами по себе бегали в разные стороны, и отчаянно замотала головой, пытаясь отрицать очевидное.
– Можно присесть? – любезно попросила Наташка. – Мы ведь к вам не случайно. Изольда ясновидящая, поэтому не стоит возражать.
В карих глазах Мариэтты мелькнула искра ужаса, и она собралась присесть прямо у порога.
– Уверяю вас, на кухне будет удобнее.
Наташка мигом пришла ей на помощь и потащила на семиметровую кухню, сурово напоминающую о своем коммунальном характере мойкой с почерневшей эмалью и старой газовой плитой. Семье Балаянц принадлежали вполне приличные настенные шкафы и стол – части разрозненного мебельного гарнитура. Вениамин обходился одним столом, по которому растерянно носился здоровый рыжий таракан. Над столом красовался плакат, изображавший уверенного в себе человека, очевидно самого Вениамина, на фоне моря людских голов. Верх плаката украшала надпись: «Вместе – мы сила!», чуть ниже и правее: «Партия бедняков». Воодушевленный этим лозунгом таракан, поняв, что ему временно ничего не грозит, расставил лапы на ширину туловища и замер на середине стола.
– Это от соседа, – смущенно пояснила Мариэтта.
Вид представителя особи, из века в век предпочитающей коммунальное существование с человеком, заставил ее прийти в себя.
– Без конца травим, а Цветков, как специально, разводит.
– Наверное, ему есть нечего, – пробормотала Наташка, усаживаясь на единственную табуретку.
– Мы его голодным не оставляли, – слабо запротестовала Мариэтта. Слабый акцент в ее голосе усилился. – Как можно? Кусок в горло не пойдет… Я сейчас принесу два стула.
– Садись, Ир…зольда, – вскочила Наташка с места, – мы сейчас два стула принесем.
В их отсутствие я придирчиво вглядывалась в лицо лидера Партии бедняков. Умное, волевое… Производит впечатление порядочного человека. Ни в коем случае не алкоголика. Впрочем, других на плакатах и не рисуют. Помнится, сама была свидетельницей того, как две бабульки на избирательном участке тихонько спорили, кто из кандидатов в депутаты городской Думы выглядит на фотографии солиднее.
Наташка, пытаясь не нанести крашенным светло-зеленой краской стенам общего коридора еще больший урон и высунув от старания язык, быстро семенила по коридору на кухню. Следом за ней плыла Мариэтта. Ее фигуру не смогла бы скрыть и еще пара стульев, дополнительно навешенных на Наталью. Я не очень удивилась тому, что эта ходка сблизила дам настолько, что они перешли на ты, и не захотела выглядеть белой вороной.
– Как ты себя чувствуешь, Мариэтта? Сахар в крови нормализовался?
– Небольшая слабость осталась, – уже не удивляясь вопросу, ответила она. – Никогда такого не было. И не знала, что такое диабет-миабет?..
Я мельком взглянула на Наташку, усевшуюся чуть позади Мариэтты и специально для меня отчаянно пытавшуюся изобразить спящую красавицу – глаза закрыты, под правую щеку подложены сложенные вместе ладони рук. Нашла время! Не найдя понимания, подруга прекратила паясничать и, не давая мне продолжить, дернула Мариэтту за рукав халата, заставив обернуться:
– Что я тебе говорила, а? Прибегает ко мне рано утром и говорит: надо вызвать «скорую» по такому-то адресу, там умирает молодая интересная женщина: по причине резкого падения сахара в крови впала в кому. А у самой лицо отрешенное, прямо вся в трансе, одним словом, кошмар из сумасшедшего дома. Но я- то ее хорошо знаю, вызвала «скорую», Изольда и успокоилась. А час назад мне говорит, у Мариэтты все нормально, врач был. Жаль, что она с семьей в коммуналке живет. Остались еще такие квартиры на улице Квасневского. Тут я говорю, какая такая улица Квасневского. Я вызывала «скорую» по другому адресу…
Наташкин рассказ был столь увлекателен, что я невольно заслушалась, забыв о времени. Кому не приятно узнать о своей исключительности. Мариэтта поглядывала на меня со страхом и уважением. Я устало улыбалась. Наташка, войдя в раж, громко бичевала себя за неверие в мою проницательность, которое, собственно, и привело нас сюда.
– Аудиторская проверка, – кивнув на Наташку и грустно усмехнувшись, пояснила я женщине. – Вам,
