И не совсем ли дикий человек? А что, если он сейчас вдруг как зарычит, да оскалится, да как кинется на нас!
Что тогда? На помощь звать некого, а сам я справлюсь ли с ним? Как знать, а вдруг он будет кусаться…
— Здравствуй, добрый человек, — на всякий случай миролюбиво сказал я, подходя поближе.
К моему удивлению, человек сразу ответил приветствием.
— Кто ты? — спросила вдруг Любава, боязливо стоявшая у меня за спиной.
— Я здесь живу, — спокойно произнес незнакомец, вежливо поджимая босые ступни и подтягивая их под шубу. Вставать он не собирался.
— Где ты живешь? — переспросила Любава, и тогда человек кивком головы указал на «наше» дупло.
— Вот здесь, — сказал он. — Здесь я живу уже долго.
Мы во все глаза смотрели на него, не зная, чего следует ожидать, а он, сидя на траве, совершенно невозмутимо снизу вверх разглядывал нас.
— Меня зовут Захария, — вдруг добавил он и неожиданно широко улыбнулся. Рот у Захарии был щербатым, в нем не хватало изрядного количества зубов, но сама улыбка оказалась чудесной, обезоруживающей и сразу осветившей его лицо. Так улыбаются несмышленые дети и еще некоторые сумасшедшие.
Но Любава внезапно заволновалась и выступила из-за моей спины.
— Ты живешь в этом дупле? — обеспокоенно спросила она. — Вот прямо здесь?
Захария кивнул и опустил глаза.
— Но ведь мы же спали тут прошлой ночью, — заметил я недоуменно. — А где был в это время ты?
— Здесь, — буркнул незнакомец и снова отвел глаза в сторону. — Увидел, что вы сюда забрались, и не стал вам мешать.
— А где же ты спал?
— Рядышком, вот тут. — Странный человек указал на куст в двух метрах от дуба.
Так вот оно что! Оказывается, прошлой ночью, когда мы с Любавой, выбравшись из дупла на траву, занимались любовными утехами, то не заметили, что делаем это совсем рядом с посторонним человеком. Получается, что этот Захария полночи наблюдал за нашими забавами. Он все видел и слышал! Мы даже не заметили его в темноте, а он не подал и знака, что находится поблизости и является как бы невольным участником наших любовных упражнений!
Уж не вуайерист ли он? А почему бы и нет? Сексуальные извращения встречаются в любую эпоху и, наверное, в любом мире…
Но Любаву волновали совсем не эти пустяки, а совсем другое.
— Покажи руки, — вдруг требовательно сказала она, и голос ее дрогнул. — И все тело тоже покажи.
Захария послушно вытянул вперед руки, выпростав их из широких рукавов, и высунул ноги из-под шубы. Но Любаве это показалось недостаточным.
— Весь покажись! — потребовала она.
А поймав мой удивленный взгляд, громко сказала:
— Мы спали в его дупле всю ночь. А если у него проказа?
Ах, вот оно что! Я и не подумал о такой возможности. Ну да, в моем мире никакой проказы практически не существует, нет реальной опасности заразиться этой смертельной, неизлечимой болезнью. Например, я, как врач, ни разу не сталкивался с этим древним проклятием рода человеческого. Нет, проказа теоретически существует и в нашем мире: в Индии, например. Даже в Средней Азии имеются лепрозории, где пытаются лечить эту болезнь. Но в России и Европе угроза заразиться проказой — чистая теория, даже смешная.
Но для Любавы это было совсем не смешно. Захария вновь покорно поднялся на ноги и одним движением распахнул свое одеяние, представ перед нами совершенно голым. Мы увидели худое, истощенное тело с впалым животом и выпирающими ребрами. Человек выглядел как узник концлагеря.
— Ты что, голодаешь? — спросил я его, пока Любава придирчиво присматривалась к сероватой, покрытой прыщами коже нашего нового знакомца.
— Это пост, — коротко ответил он, а потом, вскинув на меня глаза, горделиво прибавил: — Ты не знаешь, что это такое.
Тут я уже почувствовал себя вправе обидеться. Пусть я и ничего не смыслю в этом мире, но о посте я все-таки имею представление. Моя бабушка регулярно постилась перед Пасхой…
— Почему это не знаю? — возразил я. — Пост — это отказ от мяса и некоторых других видов пищи. Делается это для того, чтобы угодить Богу.
Немытое и занавешенное волосами лицо Захарии снова прояснилось.
— Ты христианин? — спросил он меня с надеждой. И вновь его потрясающая улыбка заворожила меня…
Но с ответом следовало быть осторожным. Конечно, бабушка, папина мама, крестила меня, когда мне было лет десять. Я хорошо помню, как она водила меня в храм на окраине городка и как мы там долго ждали в числе других неофитов. Но может ли называть себя христианином человек, который с тех пор ни разу не причащался? Пусть я не образец нравственности, но шутить с такими вещами не хотел.
— Нет, я не христианин, — пришлось мне ответить, и улыбка Захарии погасла.
— Ты оглашенный? — не желая терять надежду, уточнил он.
Я охотно кивнул, и мы оба вздохнули с облегчением. Оглашенный — это по церковной терминологии человек, который «оглашен», то есть ему известен смысл Евангелия. Что ж, для меня и моих взаимоотношений с религией это вполне подходящий термин.
— Он чистый, — радостно сообщила Любава. — Никаких пятен и лишаев нет. А я уж испугалась. Живет один в лесу, с чего бы это?
Успокоившись на предмет проказы, Любава даже слегка развеселилась.
— А что ты тут делаешь? — спросила она у Захарии, на что тот с достоинством ответил:
— Я — монах.
И снова в его голосе и в самом выражении лица промелькнуло что-то горделивое, словно этот нечесаный и давно не мытый человек ощущал себя гораздо выше нас.
— Но монахи живут в монастыре, — осторожно заметил я. — Разве тут монастырь?
— Ты ничего не знаешь о монашестве, — тихо ответил Захария. — В монастырях живут только слабые духом. Те, кому нужна поддержка себе подобных, кто не полагается на Господа. Я жил в монастыре, а потом ушел. Понял, что должен пройти искус.
Ага, перед нами был монах-отшельник. Я вспомнил, что читал об этом прежде. Христианское монашество зародилось в Египте, и именно в форме отшельничества. Монахи-подвижники уходили в пустыню и там жили в полном одиночестве и самоотречении. А в монастыри они стали объединяться уже гораздо позднее…
Но вот какая история! Захария оказался первым встреченным мною в этом мире христианином! Все, с кем я имел дело до этого, были язычниками. И в Киеве я не увидел ни одного церковного купола или креста.
Так, значит, в этом мире есть христиане. Это меня обрадовало уже потому, что было еще одним подтверждением того, что я нахожусь пусть и в чужой для меня эпохе, но все-таки в моем, а не в параллельном мире, от которого вообще непонятно, чего можно ожидать.
Страх, что меня закинуло в параллельный мир, не оставлял меня с самого начала. Это был главный вопрос, над которым я бился. Я пробыл здесь уже неделю, и столько всего успело произойти, но каждую минуту я невольно с затаенным ужасом отмечал те или иные детали, которые свидетельствовали о том, что это мой мир! То, что все вокруг было относительно похожим на Древнюю Русь, еще ни о чем не говорило. И в любой миг меня могло поджидать сокрушительное разочарование. Например, можно было только через месяц случайно узнать о том, что женщины здесь не рожают детей, а высиживают их в яйцах…
