Они ещё не знали тогда, как будут завидовать мне через несколько лет, напоровшись на точно такие же процессы в собственных семьях, годами волоча на спине не адаптирующихся к новой реальности мужей. И не имея такого королевского повода выгнать.
У меня не было распространённых женских страхов, что вот мужа увели, а другого не найду. Я отлично понимала, что никто никого не увёл, что это стопроцентно удачно поставленный спектакль.
Пётр и Павел вели себя как взрослые тактичнейшие люди. Очень переживали, но за всё время, боясь ранить, не задали мне ни одного вопроса. Вытаскивали меня гулять к Новодевичьему монастырю и ходили со мной на светские мероприятия, хотя им не всегда это было интересно.
С учёбой детей начались проблемы. Конечно, благотворительность с отдыхом преподавательницы на нашей даче не прошла безнаказанно. Пиететная часть отношения Петра и Павла к педагогам была необратимо разрушена. Они вступили в самую горячую часть переходного возраста, и проблемы в семье сделали их достаточно неуправляемыми. Для педагогов с навыками это не было бы неожиданностью, но в лицее работали сексуально не обслуженные климактерические тётьки, внутренний потенциал которых был рассчитан на девочек с косичками, пишущих круглым почерком стихи в тетрадку.
Пётр и Павел не то чтобы хамили, а просто не позволяли хамить себе, что обычно расценивалось советской педагогикой как вызывающее поведение. Они хорошо учились, но много прогуливали. Писали замечательные литературоведческие работы, но имели собственное мнение. Курили, из чего я не делала трагедии — я ведь курила сама и считала аморальным, сидя на кухне с сигаретой, заставлять их прятаться по подъездам.
Ещё до разборки их резко потянуло в музыку. И, отказавшиеся в своё время учиться на военных дирижёров, они начали неистово осваивать инструменты. Павел всё лето терзал гитару и стал басистом школьного ансамбля, а Петр стучал на барабанах и просил денег на дорогую ударную установку. То есть в ту секунду, когда в доме смолкло Сашино пение, в нём начались репетиции лицейской рок-группы.
Дети отвязывались, неприятности копились. В июне весь класс поехал на практику в Ростов Великий на реставрационные работы. Там их компанию застукали за распитием бутылки вина. Казалось бы, делов- то, дети кончили девятый класс. Но вылилось в страшную драму: тётки собирали собрания, верещали, боролись за чистоту рядов. Особенно неистовствовала дама, которая круглосуточно цедила горилку на глазах моих сыновей в Пастырском.
Вопрос об исключении именно Петра и Павла выглядел совершенно нелогично — пили-то все мальчики. Когда меня вызвали на педсовет и объявили об аморальном поведении сыновей, я не стала дискутировать, угрожать и торговаться. За плечами была война в прошлой школе, я не могла подвергать сыновей новой обструкции профнепригодных дур. И я забрала документы детей.
Рухнула последняя зона семейной стабильности. Плюс к поискам себя в новой ситуации и к поискам заработков добавились поиски новой школы, которая бы отвечала нашим запросам. К счастью, на базе Дворца пионеров начали организовывать лингвистический лицей, и Петра и Павла пообещали взять туда при условии, что в сентябре они сдадут собеседование на английском.
Я осваивала перестроечную страну и незамужнюю жизнь одновременно. Крыша съезжала от количества внезапно разрешённого. Пошла полоса, в которой все проекты одобрялись и реализовывались. Никто не контролировал оценками и замечаниями.
Все вокруг бросились заниматься бизнесом, но, с одной стороны, деньги не заводили меня, с другой, я была чистоплюйкой и видела, что это связано с махинациями. Я понимала, что свобода — серьёзное испытание для советского человека, и старалась осторожно взбираться по её ступенькам; много народу возле меня неслись наверх сломя голову и с криком падали вниз, поскользнувшись, ломая руки, ноги и позвоночники.
Все истерически быстро становились православными или иудеями, дворянами или дианетиками, депутатами или бомжами, меняли сексуальную ориентацию, образ жизни и образ самих себя.
Глава 28
ОБЖИВАНИЕ СВОБОДЫ
Женщина кормит младенца грудью, рядом другой ребёнок сидит на горшке, в углу третий — обкурился травкой, на диване — пьяный муж, вокруг горы грязной посуды и грязной одежды. Свободной рукой набирает телефонный номер одинокой подружки. Та лежит в ванной, в руке — мобильный телефон, на лице — маска. Многодетная мать: «Как представлю, что ты там одна-одинешенька, сердце кровью обливается…» (Анекдот).
По природе отношения с мужчиной я симбиотик. То есть, вступая в отношения, как на самый долгий, так и на самый короткий срок, эмоционально включаюсь на партнёра по самую макушку. Другой вопрос, что у меня получалось делать это сразу с несколькими — таково свойство психики: есть люди, которым одного человека трудно любить, а есть люди в пространство любви которых вмещаются многие. Кроме того, я умела относиться к любви как к механизму восстановления энергии.
Но половые радости, которые прежде, как философский камень у алхимика, обращали жизнь в золото, отвернулись от меня. Мужчины перестали мне нравиться, я стала фригидна, как надувная кукла из магазина «Интим», и общение со мной могло снизить самооценку любому сексуальному гиганту. Головой я понимала, что это чувство вины за разрушенную семью, понимала, что нужно время, — и отвлекалась на всякую белиберду.
В частности, одна из моих бывших приятельниц-литераторш занялась благотворительностью, точнее, подростками из неполных семей. И основала «Рога и копыта» в американском варианте. Внешне все выглядело пристойно, и я вошла в некий совет директоров; а мои дети, приобретя статус подростков из неполной семьи, стали опекаемыми. Вся интрига состояли в том, чтобы принять здесь подростков из неполных американских семей с их наставниками и отправить туда собственных.
Короче, ко мне заселились толстый десятилетний негритёнок по имени Ленин и его малахольный наставник Джон. Дедушка негритёнка был троцкистом, что не редкость: в бедных американских кварталах каждый второй Ленни, то бишь Ленин. Ленин разговаривал так, что я, совсем плохо говорящая по- английски, не понимала ни слова. Это был самый хамский ребёнок, которого я видела в своём доме. У него не то что не было никаких навыков, он и не знал, что они бывают, хотя его папаша не кололся в притоне наркотиками, а владел магазинчиком. Правда, мама давным-давно исчезла в неведомом направлении.
Накормить Ленина было невозможно, гастрономический интерес у него был только к сникерсу и кока-коле. Меня заранее предупредили, что у Ленина больны все органы пищеварительного тракта. Малахольный Джон бесконечно гонялся за ним с очередной таблеткой и иногда одерживал победу. Негритёнок ничем не интересовался и ломал всё, что попадало под руку. Его главным развлечением было сидеть перед барабанами моего Пети и тупо бить в них часами. Через неделю нас трясло от Ленина, парень не умел даже спустить за собой воду в туалете.
Джон был из тех мужчин, на которых мне никогда не пришло бы в голову обратить внимание; я общалась с ним как с чемоданом, который попросили подержать дома. Он был фактурный спортивный блондин, вполне плейбойского вида, но какой-то совершенно опущенный. Однажды ночью мы смотрели телевизор на кухне, я собрала весь запас сил и, ежеминутно листая словарь, начала расспрашивать, на фига ему опекать подростка, от которого его тошнит. Ведь за версту было видно, что если кто и может хоть как-то социализировать Ленина, то не Джон, а какой-нибудь здоровый горластый, желательно афроамериканский наставник, который каждые полчаса будет давать ему в лоб.
— Я понимаю это, — сказал Джон. — Но каждый человек должен приносить пользу. Я мелкий чиновник, работаю всю неделю. Один выходной провожу с женой, а второй с Лениным, чтобы улучшить его жизнь.
— А почему бы вам с женой не родить собственного ребёнка? — спросила я.
— У нас слишком мало денег. Мы имеем квартиру с одной спальней, а для ребёнка необходим дом с тремя спальнями, — грустно ответил Джон.
