и одна из скамей, на подлокотниках при желании можно было даже разглядеть следы искусной резьбы, похожей на морозный узор. Вслед за эллилом девушка поднялась по трем пологим ступеням, и, повинуясь приглашающему жесту, села.
— Помнишь, я говорил тебе, что, Арр-Мурра непростое место. Мало того, что мы окружены пустыней и само наше существование посреди песков уже чудо. Здесь есть места, похожие на потайные комнаты в старом замке. Думаешь, что перед тобой глухая стена, а за ней, оказывается, спрятана целая зала. Причем битком набитая сокровищами. Надо только знать, где вход… — Чиро широко улыбнулся, поклонился и повел рукой. — Один из них — прямо за твоей спиной. Замри!
Амариллис с трудом удержалась от желания повернуться и самой все увидеть.
— Погоди. Запомни, Амариллис, это место священно для меня. Здесь когда-то обитала моя семья. А теперь милости прошу.
Девушка медленно обернулась.
За ее спиной был лес. И старый замок. И что было чем — трудно сказать. Под ногами росла трава, зеленая, густая, нехоженая, и прямо из травы ввысь устремлялись колонны, смыкавшиеся в стрельчатые арки, уходящие сумрачными рядами вдаль. Серый камень порос мхом, а из травяного ковра прорастали широкие каменные плиты. Рядом со статуей, изображавшей высокого мужчину с чашей в руках, буйно разрослись папоротники; деревья не пытались соревноваться с колоннами в росте, прятались в их тихой тени или выбирались на свободное место, коего было предостаточно. Здешний камень, казалось, дышал, а зелень была умиротворенной и тихой. Садящееся солнце окрасило арки и сохранившиеся стены в пепельно-розовый цвет, в тон рассыпанным возле каменной плиты, прямо у самых ног Амариллис, ягод, похожих на бусы. Или крупных бус, подобных спелым ягодам. Здесь царила легкая тишина, подобная неслышному спокойному дыханию.
— Ох, Чиро… какая красота… — выдохнула Амариллис.
— Рад, что тебе понравилось. — Эллил спрыгнул с камня в траву и тут же, словно только его и ждали, из-за колонн вылетело несколько поразительно похожих на него существ — у них были такие же прозрачные стрекозьи крылья. Двое женщин и мужчина, такие же пепельноволосые и зеленоглазые, с телами, млечно просвечивающими как утренний ледок. Не успел Чиро с ними поздороваться, как Амариллис вздрогнула от знакомого голоса, прилетевшего из прохладной глубины леса-замка.
— Мама! Мам!.. — И вскоре из серо-зеленой полутьмы выбежал мальчик; судя по всему, он чувствовал себя здесь как дома. Он ловко вскарабкался на основательно вросший в землю камень, спрыгнул, потом обежал все встретившиеся на пути колонны, поднырнул под водопад ивовых ветвей, перепрыгнул через моховую кочку — словом, развлекался как мог. Подбежав к матери, он обхватил ее колени, задрал вверх голову и ничуть не запыхавшимся голосом сообщил:
— Здесь дом Чиро. Мне нравится. — И радостно улыбнулся.
— Мне тоже. — Амариллис крепко обняла сына.
Потом она взяла его за руку и не торопясь пошла по траве, с удовольствием принимая босыми ступнями щекочущую прохладу. Не далее как вчера она говорила эллилу, что быстрое взросление Судри иногда пугает ее. Никто не смог бы попрекнуть девушку невниманием, паче того — нелюбовью к ребенку; она даже дышала в такт с ним. «Понимаешь, Чиро, — говорила Амариллис, — я попросту не успеваю за ним. Вчера он начал выговаривать по нескольку связных слов кряду — и это в неполных четыре месяца! Я собиралась менять ему пеленки, как делала это дочке Веноны, а вместо этого бегаю с ним наперегонки. Думала, буду трясти погремушкой, а с ним уже можно разговаривать… Что дальше? Попросить у тебя азбуку?!».
Она сильно изменилась. Стала одновременно мягче — и решительнее, взгляд ее посерьезнел — и погрустнел. Амариллис запретила себе даже думать о том, что оставила за пределами этих земель; она понимала, что помощи ей ждать неоткуда, да и сбежать вряд ли получится. Она сказала себе: «Все уже свершилось» — и поблагодарила за возможность жить дальше. Танцовщица проделала это очень старательно — и не один раз, спасаясь от неизбежного страха перед неизвестностью и одиночеством. Нередко, сидя на прогретой траве, вдыхая спелые, радостные запахи летнего полудня и глядя на играющих детей саламандр, троллей, фей она вспоминала минувшие дни — большие города, заполненные людьми, площади и залы, где яблоку упасть негде от зрителей, уставившихся на нее во все глаза, важных господ и простолюдинов, успехи и утраты. Нельзя сказать, что прежняя ее жизнь была размеренной и спокойной; мир не раз ставил ей подножки как раз тогда, когда она собиралась протанцевать особенно красивую фигуру, — и не раз подавал руку в тот момент, когда она совсем уже собиралась падать с намерением не подниматься больше никогда. Но все, происходившее с Амариллис в пределах Обитаемого Мира — будь то чудесное спасение в наводнении, обретение друзей, встреча с Хэлдаром, — все оставалось понятным… Даже подлость Миравалей была обычной людской подлостью, в желании Сириана заполучить наследника и избавиться от неуместной невестки не было ничего сверхъестественного. Амариллис вспоминала свою жизнь и понимала, что это была ее история — это она родилась и росла балованной дочерью и любимой сестрой, это она плакала от боли после уроков и торжествующе смеялась после первого выступления в школе Нимы, это она была одной из Детей Лимпэнг-Танга и ее появление на сцене заставляло замирать даже королей. Причудливый, яркий узор… Амариллис сама сочиняла его канву, сама подбирала нити, сама вышивала свою жизнь.
Все изменилось в тот миг, когда она увидела, как расцвели на груди Совы кровавые цветы. Мир Амариллис разбился, как блюдце о каменный пол, бесповоротно, вдребезги. Нити ее вышивки спутались и порвались, и ей было отказано в праве самой рисовать узор. Из вышивальщицы она стала иголкой, которую чьи-то уверенные пальцы направляют туда, куда ведомо только им. Все, что происходило с ней после того страшного июльского дня, происходило слишком быстро, тот, кто вел ее, не давал опомниться, не позволял отдышаться и оглядеться. Когда Амариллис задумывалась об этом, ей становилось очень страшно — она не понимала, в какую историю попала, не могла сложить рассыпавшийся мир, не чувствовала земли под ногами. Если бы не Судри, ей вряд ли удалось бы сохранить душевное равновесие; но мальчик возвращал ее к реальности, заставлял верить в то, что она еще жива.
Амариллис и Судри подошли к Чиро и его сородичам; оказалось, мальчик был здесь частым гостем, эллилы тут же принялись ласково тормошить его, ерошить волосы, украшать их побегами повилики. Одна из сестер Чиро предложила ему нарвать вишен и они убежали; оставшиеся сели в траву у подножия массивной колонны, украшенной глубокой резьбой.
— Друг мой, — обратилась танцовщица к эллилу, — скажи-ка мне, как удалось моему шустрому сыночку оказаться в твоем доме раньше нас? Что-то я в толк не возьму…
Эллил смущенно развел руками.
— Не знаю, госпожа. На этот счет мне Гарм ничего не говорил и не предупреждал. Про то, что быстро расти будет, — сказал, и не раз. А это… Я и сам не сразу понял, что Судри никакие ворота не нужны — ни тайные, ни явные. Первый раз я привел его сюда как и тебя, тем же путем. А потом, когда пригласил его снова, он только кивнул, убежал куда-то в сад, и я нашел его уже здесь. Похоже, если он хочет куда-то попасть, то находит самую короткую дорогу — причем ведомую только ему. Такой вот талант. А главное, мне ни разу не удавалось за ним уследить.
— Он как лучик света — иногда звонкий, солнечный… иногда задумчивый, лунный… — подал голос второй эллил. — Проникает везде. И ничего не боится. Скажи нам, госпожа, кто его отец?
— Эльф. — Коротко ответила Амариллис. — Эльф Воздуха, глава клана Цветущих Сумерек.
Эллил уважительно склонил голову.
— Вы очень отважны, госпожа. Наши старшие собратья никогда не отличались мягкосердечием к кратко живущим.
— Он особенный. Да и я… — не договорила Амариллис. — И очень тебя прошу, прекрати называть меня госпожой.
— И все же даже во времена прежнего могущества альвы не обладали таким даром — подчинять себе пространство, скручивать его как ивовую ветку. — Чиро покачал головой.
Они пробыли в лесном замке достаточно долго, и лишь когда Судри, прикорнувший у матери на коленях, стал явно засыпать, Чиро повел своих гостей обратно.
— Прости, что не предлагаю ночлега — хотя мог бы. Но каждая проведенная здесь ночь будет привязывать вас к этому месту, вы будете приходить за здешними снами все чаще и чаще… пока не
