бы именьице вернуть, или в германскую веру перекрестятся.
— Им что, — заключил третий, — с той стороны фон Гинденбург, а с нашей фон Ренненкампф. Измена…
— Да брось ты, Тихон, про измену, — вдруг разъярился первый. — Спроси-ка у их высокоблагородия, за-ради чего мы с германскими мужиками три года друг друга смертным боем били… Грамотные небось, объяснят!
Виктор Александрович, стараясь сохранять хладнокровие, поднялся в вагон. И не сразу сообразил, что инцидент не привлек ничьего внимания. Боже мой, Россия, куда ты катишься?
Он долго не мог уснуть, В отличие от непроглядных ночей Сибири здесь время от времени мелькали огоньки и — зарево. Проводник услужливо объяснил: «Имения жгут-с. Революция». Было непонятно, злорадствует он или осуждает.
Виктор Александрович с тоской подумал о том, сколько культурных ценностей гибнет сейчас по России — архитектурных шедевров, библиотек, собраний живописи… У самого-то Яхонтова никогда не было никакого имения, но в глазах тех пьяных солдат (возможно — дезертиров) он все равно — барин.
«Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели». О чем плачут сейчас в зеленых, Виктор Александрович? О кормильце, убитом под Танненбергом из-за нераспорядительности назначенных Распутиным министров, из-за интриг «Гессенской мухи» — государыни? Впрочем, на войне всегда убивают, даже в гениальном брусиловском прорыве погибли тысячи и тысячи. Иначе нельзя. Война. А зачем? Что бы ты ответил тому солдату, если бы довелось побеседовать спокойно, как он не раз беседовал со своими браво-ребятушками? По-солдатски выражаясь, на хрена ему проливы, о которых не устает говорить Милюков?
Политграмота по Рябцеву и Верховскому
На последнем перегоне перед Белокаменной настроение у Яхонтова улучшилось. Может быть, брал свое природный оптимизм в сочетании с молодостью и здоровьем (в конце концов ему всего-то тридцать шесть!), а может быть, повлиял чудный день золотой русской осени, сквозь которую мчался экспресс.
Поезд едва остановился, как в купе Яхонтова появились два ладных прапорщика, козырнули, белозубо заулыбались, взяли багаж: «Командующий приехал встретить вас, господин полковник». Виктор Александрович не сразу сообразил, что это командующий войсками Московского округа его старый друг подполковник Рябцев.
Вечером на редкого гостя из далекой экзотической Японии собралась у Рябцева большая компания, но как-то само собой получилось, что о Стране восходящего солнца с ее гейшами, Фудзиямой, фарфором, лаком, чайными церемониями и микадо поговорили наскоро, а в центре внимания оказались события, происходящие в России, прежде всего — в Петрограде.
Этот первый в Москве политический разговор оказал сильное влияние на Яхонтова. Прежде всего он поразился, услыхав, как здесь говорят об эсерах. В представлении Яхонтова это были бросавшие бомбы террористы, которых ловили и никак не могли переловить жандармы. Теперь же эсеры стали, скорее, золотой серединой. Кроме хозяина, эсеровской ориентации придерживались еще несколько человек из собравшихся — вполне приличные, интеллигентные люди. С уважением называли они фамилию своего лидера Авксентьева, который сейчас в Петрограде должен был возглавить так называемый Предпарламент. Предполагалось, что это будет некий временный паллиатив, так сказать, квазипарламент, который будет действовать до тех пор, пока Учредительное собрание (его выберут в конце года) не решит, каким быть в России формам государственного бытия.
Другой партией золотой середины, по словам просвещавших его москвичей, были кадеты во главе с известным историком профессором Милюковым — они больше ориентируются на торгово-промышленные круги. Яхонтов уловил, что эсеры, кадеты и еще несколько более мелких партий образуют приемлемую часть политической радуги, разумную середину. А слева и справа находятся опасные экстремисты. Оказывается, именно правым экстремистом считали в этом кружке генерала Корнилова, почему и не поддержали его выступление.
Яхонтову рассказали и о левых экстремистах, большевиках. Относительно них мнение всех собравшихся было единодушным: это опасные, преступные демагоги, играющие на склонности толпы к погромам и полной анархии. Но и это не все: вожди большевиков во главе с Лениным — законспирированные немецкие агенты. Тот же «Ленин доставлен из Германии в пломбированном вагоне! С таким политическим «багажом» через несколько дней Яхонтов прибыл в Петроград.
Военное министерство сняло для Яхонтова апартамент в «Асторин». Подойдя к окну, полковник увидел до боли знакомый купол Исаакия, тускло золотившийся на сером фоне осеннего петроградского неба. Хорошо приезжать на родину! Виктор Александрович родился в Варшаве, но еще во младенчестве, после смерти родителей, его привезли в столицу, и он считал себя коренным петербуржцем. Хорошо, все хорошо, и номер славный. Впрочем, любоваться собором и памятником Николаю I было некогда. Внизу в автомобиле ждал дежурный офицер: военный министр Александр Иванович Верховский просил прибыть незамедлительно.
Разговор с министром сначала пошел в том направлении, которое Яхонтов предвидел. Действительно, Александр Иванович предполагал включить его в состав делегации, направляемой в Париж. Но далее последовало совершенно неожиданное предложение — принять должность товарища (по- нынешнему — заместителя) министра с производством в генералы. Яхонтов не страдал ложной скромностью, но в данном случае речь шла о скромности вовсе не ложной — в Петрограде полно более старших и более заслуженных генералов…
Верховский прервал его нетерпеливым движением руки:
— Другие времена, Виктор Александрович, и другие задачи. Я же не предлагаю вам командование армиями фронта. Но в том-то и весь вопрос, что судьбы фронтов будут решаться прежде всего здесь. В политических, так сказать, сферах.
Яхонтов резонно возразил, что уж он-то как раз мало разбирается в политике, и рассказал о вечере у Рябцева в Москве. Верховский вздохнул, снял пенсне, устало протер глаза.
— Любезный Виктор Александрович, как раз ваша, простите, политическая невинность и может сослужить хорошую службу. Не принимайте за истину в конечной инстанции болтовню тех московских интеллигентов, которым вы, я вижу, столь почтительно внимали. Дорогой мой, поймите главное: отечество в опасности. Без твердой власти Россия погибнет. Она уже стоит над пропастью, уже изготовился палач, готовый ее туда столкнуть, — это большевики. Вот чем был страшен Корнилов — большевиками! И этого не могут понять наши генералы. Когда поднимает голову, как теперь выражаются, гидра контрреволюции, раздаются вопли, что Ленин прав, и число его сторонников растет.
— Значит, Корнилов…
— Да, да, — перехватил его мысль Верховский. — Лавр Георгиевич все испортил. Вообразите — в его прокламациях не упоминалось слово «революция». Каково? И это в России в августе семнадцатого? Гидра налицо! Если бы я не знал Лавра Георгиевича, я бы сказал, что он — агент Ленина.
— А значит, и кайзера, — вставил Яхонтов.
Верховский подергал усы, покачал головой:
— Не думаю, что Ленин чей-то агент. Конечно, это расхожее мнение нам на пользу, но я полагаю, что это вздор. Видите ли, Виктор Александрович, я запросил досье на Ленина и не пожалел времени изучить его. Это серьезно, очень серьезно.
— Не понимаю, Александр Иванович, вы же только что сказали, что большевики готовы столкнуть Россию в пропасть…
— Одно другому не противоречит. Ленин безусловно весьма ученый человек, интересен его анализ российской экономики, есть у него и философские труды, но Ленин делает из своих научных изысканий абсурдные выводы. Ну, лозунг большевиков: «землю — крестьянам» понятен. Но остальные? Как рабочие будут управлять государством? Слесарь придет в министерство финансов, извозчик станет во главе дипломатического ведомства? А в армии? Какой-нибудь вахмистр заменит Деникина? Брусилов будет
