В том, что Япония не будет соблюдать договор о нейтралитете, заключенный ею с Советским Союзом, никто не сомневался. А чего не урвать свой кусок от огромного пирога, который вот-вот начнут резать!
— Надо было слушать Черчилля, господа, и удушить коммунизм еще в колыбели!
— Ничего, у него есть шанс придушить подростка.
— Говорят, что лорд Галифакс умолял инвалида помочь Черчиллю сговориться с фюрером через Гесса и раздавить красных.
Инвалидом здесь называли Рузвельта, здесь восхищались последовательной прогитлеровской позицией английского посла, ярого мюнхенца Галифакса.
— Господа, вы слышали, Герберт Гувер сказал: цель моей жизни — уничтожение Советской России.
— Чарльз Линдберг прямо предлагает объединить мощь США и Германии. Против такой силы большевикам не устоять — простая арифметика…
Чарльз Линдберг, первым совершивший трансатлантический перелет, был фактически не скрывающимся и не маскирующимся нацистским агентом. Для правых фигура очень удобная: крайне популярен в глазах толпы герой-летчик. Как Геринг в свое время в Германии.
Неужели этим господам он, Яхонтов, мечтал когда-то отдать свою шпагу? Нет, он не кондотьер. Он воин. А воин это тот, кто защищает свою Родину. Вывод: когда. ЭТО произойдет, он отправится в советское посольство и подаст заявление в Красную Армию. Его знает Борис Михайлович Шапошников. Они с маршалом почти одногодки…
Но когда ЭТО произошло, когда гитлеровское нападение на СССР стало свершившимся фактом, жизнь Яхонтова пошла, конечно, не по заранее написанному сценарию. Даже первую «сцену в посольстве» из этого сценария жизнь переписала совершенно иначе. Яхонтов представлял, как озабочены и заняты сейчас советские дипломаты, приготовился, экономя их время, говорить как можно короче, как только его примет посол Уманский. Он готов был и к тому, что посол окажется чрезмерно занятым и не сможет его принять, тут обижаться не приходится. Такие дни. Яхонтов поговорит с дежурным дипломатом. Тот, конечно, удивится — американец, а просится на советско-германский фронт. Что ж, он напомнит свою биографию. Он все-таки русский генерал! И пусть ему как раз неделю назад исполнилось шестьдесят — для генерала шестьдесят не возраст.
То, что Яхонтов увидел в посольстве, его ошеломило. Какая там сосредоточенная тишина! Вестибюль гудел, там было полно народу, и первым, кого увидел Виктор Александрович, был Федор Плотников. Рядом с ним стоял его сын Иван (Джон) — такой же здоровенный, как отец, очень похожий, несмотря на клетчатую ковбойскую рубашку, на молодого Федю.
Федор сжимал своими огромными ручищами руку молодого дипломата, который тщетно пытался освободиться и говорил:
— Да вы послушайте меня, мистер Карпентер!
— Да не Карпентеры мы — Плотниковы! — взревел Федор. — Меня сюда черт занес, потому я в гражданскую не воевал… Но мы, Плотниковы, России долг должны отдать — возьмите Ивана на войну! Вы не можете мне отказать. Я же сам не прошусь — какой солдат в пятьдесят лет, Но Иван-то, Иван, вы на него посмотрите. Сынок, поворотись-ка… И по-русски шпарит…
И таких людей было много. Они просились в советское гражданство, они просились на фронт. В глаза Яхонтову бросились негритянские лица. Он протолкнулся к одному из них, который что-то горячо доказывал другому советскому дипломату (естественно, по-английски).
— Я не знаю русского языка, — говорил молодой негр, — я понимаю, что не смогу быть у вас солдатом. Но я хороший автомеханик, поверьте, я знаю все марки автомашин всего мира. А механики в армии очень нужны… Возьмите меня!
К автомеханику присоединился еще один негр:
— А я повар. В любой армии нужны повара, для того чтобы варить суп, не нужно знать язык… А стрелять я умею, я хорошо стреляю. Возьмите нас, господин, простите, товарищ. Поймите, Гитлер — и наш враг. Мы знаем — если он победит, он поубивает всех негров…
— Если Гитлер начнет побеждать, — перебил его автомеханик, — нас с тобой повесит свой ку-клукс- клан…
Яхонтова тронул за плечо дежурный:
— Виктор Александрович, посол готов принять вас.
Константин Александрович Уманский, выслушав Яхонтова, встал и прошелся по кабинету, решая, с какой степенью откровенности можно говорить с этим не совсем понятным эмигрантским генералом.
— Разумеется, я отказываю вам в просьбе отправить вас на фронт, — сказал он, серьезно и печально глядя прямо в глаза Яхонтову. — Но не потому, что вам уже шестьдесят, и не потому, что вам трудно будет входить в незнакомый вам мир Красной Армии. А входить надо быстро. Вы видите, что творится, — посол махнул рукой в сторону карты Советского Союза с флажками, которые казались кровавыми пятнами на теле Украины, Белоруссии и Прибалтики. — И я не буду говорить вам, что там не нужны опытные военные. Нужны. Но именно потому, что вы опытный военный, я и надеюсь, что вы полностью поймете мои мотивы.
Яхонтов напряженно слушал посла.
— Как бы ни было трудно там, — опять махнул Уманский рукой в сторону карты, — там все-таки есть кому воевать. А здесь?
— Что — здесь?
— Я предвижу, что здесь, в, Штатах, проляжет очень важный фронт антифашистской войны, — жестко сказал посол. — Очень многое будет зависеть от того, какую позицию займет эта страна. («Он не сказал — ваша страна», — с благодарностью подумал Яхонтов.) Начиная от того, что будет делать американская армия, и кончая тем, с кем и чем будут торговать США. Да, торговать, Виктор Александрович. Вот вам один факт — как говорится, не для печати.
Посол подошел к карте и ткнул пальцем в среднее течение Днепра:
— Здесь, в Запорожье, наш единственный завод, производящий магний. Без магния нет самолетов. А что, если немцы разбомбят или даже захватят этот завод? Где мы возьмем магний? Только в Америке, Виктор Александрович. А захочет ли она его нам продать? И на каких условиях?
— Президент Рузвельт понимает, что Гитлер — угроза и для Соединенных Штатов. Я убежден, что он вскоре четко выразит свое отношение к нападению Гитлера на нас… на Советский Союз.
Уманский сделал вид, что не заметил оговорки.
— Я тоже надеюсь на это, — сказал он. — Но я с тревогой наблюдаю, как свободно действуют здесь Германо-американский бунд и подобные ему организации. Это же пятая колонна Гитлера в Америке. Вы думаете, они останутся пассивными? Вы думаете, Христианский фронт Кофлина не проявит симпатий к Германии? А Национальная рабочая лига? Не примите это за вмешательство во внутренние американские дела, я лишь продолжаю отвечать вам. Генерал, говорю вам со всей ответственностью: останьтесь на этом фронте. Здесь вы принесете больше пользы Родине. («Он сказал — Родине», — отметил растроганный Яхонтов.) Вам будет трудно здесь. Вы еще не представляете, как вам будет трудно. Потом вы вспомните мои слова, Виктор Александрович. Вы будете говорить слова правды, я достаточно знаю вас и о вас, я в этом уверен. Вы не побоитесь говорить правду. Но вы не представляете, как много врагов у нее будет. И не всегда открытых врагов, вроде бунда. Против вас и таких, как вы, станет целый корпус подлецов, которые примутся маскировать свои реакционные профашистские взгляды псевдопатриотизмом, панамериканизмом, изоляционизмом, господом богом и, простите, чертом лысым. У вас будет тяжелая война, генерал.
— Есть еще порох в пороховницах! — Яхонтов встал и крепко пожал руку Константину Александровичу. — Спасибо. Я знаю, как вам сейчас некогда. До свидания.
— До скорого свидания, генерал.
У посольства все еще митинговали кандидаты в добровольцы. Яхонтов искал глазами Плотниковых, но они куда-то исчезли. А может быть, и к лучшему — хотелось побыть одному, подумать.
— Придем еще раз и еще раз, а своего добьемся! — кипятился русский американец, лицо которого было Яхонтову смутно знакомо. — Пусть записывают в красноармейцы! Составим список патриотов! Мы не чужие! Отстоим социализм, отстоим родину Октября! — выкрикивал он под одобрительные возгласы. Это
