Стрела бога

пять положение в Умуаро начало меняться. Скажу без ложной скромности, что перемена эта произошла после того, как я собрал там и публично уничтожил все огнестрельное оружие, за исключением, разумеется, вот этой самой коллекции. Вы станете часто бывать в тех местах во время своих объездов. Если услышите разговоры об Отиджи-Эгбе, знайте, что это говорят обо мне. Отиджи-Эгбе означает Сокрушитель ружей. Мне даже рассказывали, что все дети, рожденные в том году, образуют особую возрастную группу, получившую название Сломанные ружья.

– Необыкновенно интересно. Как далеко отсюда та, другая деревня – Умуаро? – Кларк инстинктивно почувствовал, что, чем более несведущим он будет казаться, тем лучше.

– О, милях в шести, не больше. Но для туземца это – чужая страна. В отличие от некоторых более развитых племен Северной Нигерии и отчасти Западной Нигерии, народность ибо никогда не имела ничего похожего на центральную власть. А наше начальство никак не может этого уразуметь.

– Вот оно что, понимаю.

– Эта война между Умуаро и Окпери началась довольно занятным образом. Я выяснил картину во всех подробностях… Бонифас! Вам не подлить, мистер Кларк? Нет? Вы должны больше пить, это помогает от малярии… Так вот, война эта началась из-за того, что в один прекрасный день житель Умуаро пришел в гости к своему другу окперийцу и после пары галлонов пальмового вина – они ведь способны выдуть невероятные количества этой дряни – умуарец, упившийся пальмовым вином своего приятеля, схватил его икенгу и переломил надвое. А икенга, надо вам сказать, – это самый главный идол мужчины народности ибо, олицетворение его предков, которым он приносит ежедневно жертвоприношения. Когда мужчина умирает, его икенгу ломают на две части; одну половинку погребают вместе с ним, другую выбрасывают. Так что вы можете представить себе все значение того, что наделал наш друг-умуарец, разломав пополам этот фетиш хозяина дома. Он совершил наисквернейшее надругательство. Оскорбленный хозяин схватил свое ружье и уложил гостя наповал. И тогда между двумя деревнями вспыхнула самая настоящая война, продолжавшаяся до тех пор, покуда не вмешался я. Разобрав вопрос о праве собственности на спорный участок, который был косвенной причиной всей этой заварухи, я абсолютно точно установил, что земля принадлежит Окпери. Должен сказать, что все свидетели, дававшие мне показания – причем как с той, так и с другой стороны, – лжесвидетельствовали. Когда имеешь дело с туземцами, нельзя ни на минуту забывать, что они большие лгунишки, совсем как дети. Притом лгут они не просто для того, чтобы выпутаться из неприятностей. Иной раз они могут испортить себе все дело бесцельной ложью. И лишь один-единственный человек – он в Умуаро что-то вроде жреца и царя одновременно – свидетельствовал против своих родичей. Не знаю точно, чем это объяснялось, но, по-моему, он не смел нарушить какое-то грозное табу. Впрочем, мужчина этот – импозантная, впечатляющая фигура. Кожа у него очень светлая, почти красная. Среди ибо иногда встречаются люди с подобным цветом кожи. У меня есть на этот счет своя теория: в далеком прошлом народность ибо, по-видимому, ассимилировала какое-то небольшое племя не негроидного происхождения и с таким же цветом кожи, как у индейцев Америки. Ну, а теперь прошу к столу, – сказал Уинтерботтом, вставая.

Глава четвертая

За пять лет, прошедших с тех пор, как белый человек сломал ружья умуарцев, вражда между Эзеулу и Нвакой из Умуннеоры, все больше разгораясь, достигла той степени остроты, которую в Умуаро называют «убей и забери себе голову». Как и следовало ожидать, в эту распрю оказались втянутыми их односельчане, и вскоре в обеих деревнях уже рассказывались истории о том, как кто-то кого-то пытался отравить. После этого мало кто из жителей одной деревни отваживался притронуться к пальмовому вину или ореху кола, которые побывали в руках у обитателей другой.

Нвака прославился смелостью своих высказываний; язык у него и впрямь был как бритва. Однако в тот вечер, когда он, выступая у себя во дворе перед единомышленниками, почти пригрозил Улу, напомнив ему о судьбе другого божества, не оправдавшего ожиданий своего народа, многие перепугались за него. Да, действительно, жители Анинты сожгли одного из своих богов и прогнали его жреца. Но отсюда вовсе не следовало, что Улу тоже потерпит, чтобы его запугивали и унижали. Надо думать, Нвака рассчитывал на поддержку бога – покровителя его деревни. Но ведь не так уж глупо говорят старики: человек может пользоваться покровительством Нгву, а все же погибнуть от руки Оджукву.

Однако Нвака не поплатился за свое безрассудство. Ни головная боль, ни резь в животе его не мучили, и он не стонал посреди ночи. Похоже, именно об этом пропел он на празднике Идемили в том году. У него была замечательная маска, в которой он появлялся по таким большим праздникам. Маска эта называлась Огаланья, что значит Владелец богатств, и каждый раз в праздник Идемили на ило Умуннеоры толпами собирались жители всех деревень Умуаро и соседи умуарцев, чтобы посмотреть на эту великолепную маску, украшенную зеркальцами и богатыми многоцветными тканями.

В тот год Огаланья пропел речитативом монолог, полный хвастовства. Некоторые из слушателей, понимавшие язык духов предков, утверждали, что Нвака говорил о вызове, который он бросил богу Улу.

– Собравшийся народ, слушай и внимай моим словам. В Краю неведомого есть такое место, куда не отваживается заходить ни человек, ни дух, если правой рукой он не держится за друзей, а левой рукой – за родичей. Но я, Огаланья, Злой пес, согревающий свое тело с головы, я не брал с собой ни друзей, ни родню и все же отправился туда.

Флейта назвала его Огаланья Аджо Ммо, и ей гулко вторил большой барабан.

– Когда я добрался до этого места, первый, с кем я подружился, оказался колдуном. Второй, с кем я подружился, оказался отравителем. А третий, с кем я подружился, был прокаженный. Я, Огаланья, грозный, могущественный и неустрашимый, подружился с прокаженным, от которого бежит даже отравитель!

Снова заговорили флейта и барабан. Огаланья, приплясывая, сделал несколько шагов вправо, затем несколько шагов влево, резко повернулся и разрезал воздух своим мачете.

– Я вернулся из тех краев. Минул афо, минул нкво, минул эке, минул ойе. Опять настал афо. Я прислушался к себе, но голова у меня не болела, живот у меня не болел, и к горлу не подступала тошнота. Так скажи мне, собравшийся народ, сильна ли рука человека, свершившего такое?

– Сильна, сильна его рука! – откликнулась толпа. – Сальна, сильна! – вторили флейта и барабан.

В течение пяти лет, минувших после этих событии, люди иной раз спрашивали себя, как может человек бросить вызов Уду и остаться в живых, да еще хвастаться. Конечно, лучше всего было представить дело так, что человек этот насмехался не над Улу – ведь он не назвал имени божества. Ну, а если – над Улу? Что же придавало Нваке смелость? Ведь когда мы видим пташку, пляшущую посреди дороги, мы знаем, что танец ей выбивает барабанщик, сидящий за ближайшим кустом.

Барабанщиком и восхвалителем Нваки оказался не кто иной, как жрец Идемили, бога-покровителя Умуннеоры. Человек этот, Эзидемили, был большим другом Нваки и его наставником во всех делах. Это он вдохновлял Нваку и направлял его действия. Только об этом долго никто не догадывался. Почти все, что происходило в Умуаро, становилось известным Эзеулу. Он знал, что жрецы Идемили и Огвугву, Эру и Удо никогда не могли смириться с той второстепенной ролью, которая была отведена им после того, как их деревни объединились, создали Улу и поставили его над прежними божествами. Но он и мысли не допускал, что один из них зайдет так далеко, чтобы подбить своего соплеменника замахнуться на Улу. И только после случая со священным питоном у Эзеулу открылись глаза. Но это произошло позже.

Нвака и Эзидемили дружили смолоду. Их часто видели вместе. Матери рассказывали им, что они и родились почти в одно время: Нвака был на три дня моложе своего друга. Оба стали хорошими борцами. Зато внешне они разительно отличались один от другого. Нвака был высок и светлокож; Эзидемили – низок, с кожей чернее угля. Однако верховодил в этой дружбе Эзидемили, и Нвака ходил за ним, как коза на привязи. Впоследствии их жизненные пути разошлись, но Нвака по-прежнему спрашивал совета у своего друга, прежде чем принять какое-либо важное решение. И это вызывало недоумение, потому что Нвака стал большим человеком и великим оратором, которого друзья называли Повелителем слов.

Как бы то ни было, но из-за своей дружбы с Эзидемили Нвака мало-помалу сделался смертельным врагом Эзеулу. Эзидемили добился этого разными способами, и в частности путем постоянного