шкуры. Его мешок был очень искусно сшит: как будто козу, которая обреталась в этой оболочке, вынули, как улитку из раковины. У мешка были четыре коротенькие ноги и настоящий козий хвост. Эзеулу вернулся с мешком на прежнее место и, усевшись, полез в него за своей бутылочкой с нюхательным табаком. Запустив руку в мешок по самое плечо, он нашарил бутылочку, поставил ее на пол и принялся искать ложечку из слоновой кости. Вскоре он нашарил и ложечку, после чего отложил мешок в сторону. Снова взяв в руки бутылочку, он поднял ее, посмотрел, много ли табаку осталось, и постучал ею по колену. Потом открыл бутылочку и отсыпал понюшку табаку в левую ладонь.
– Дай-ка и мне немного – голову прочистить, – попросил Акуэбуе, который только что напился воды, поданной Нвафо.
– Подойди и возьми, – ответил Эзеулу. – Не рассчитываешь же ты, чтобы я угостил тебя табачком да сам тебе его и поднес, дал бы тебе жену и нашел бы в придачу циновку для спанья?
Акуэбуе приподнялся с согнутой спиной и, опираясь правой рукой о колено, протянул левую ладонь к Эзеулу со словами:
– Не буду с тобой спорить. Твой ямс, и нож тоже твой.
Эзеулу пересыпал две понюшки табаку со своей ладони в ладонь гостя, а себе добавил еще из бутылочки.
– Хорош табачок, – похвалил Акуэбуе. На одной его ноздре остались следы коричневого порошка. Он снова насыпал горкой табак из левой ладони на ноготь большого пальца правой руки, поднес его к другой ноздре, закинул назад голову и раза три-четыре шумно вдохнул. Теперь уже обе ноздри были у него в табаке. Эзеулу вместо ногтя пользовался ложечкой из слоновой кости.
– Это потому, что я не покупаю его на базаре, – откликнулся Эзеулу.
Вошел Эдого, раскачивая калебас с пальмовым вином, который висел на короткой веревке, обвязанной вокруг горлышка. Он поприветствовал Акуэбуе и отца и поставил калебас.
– Я не знал, что у тебя есть пальмовое вино, – сказал Эзеулу.
– Его только что прислал владелец двери, которую я украшаю резьбой.
– А зачем ты принес вино в присутствии вот этого моего друга, который ест и пьет за всех своих умерших родственников?
– Но я не слышал, чтобы Эдого говорил, что он принес это вино тебе, – заметил Акуэбуе и, обернувшись к Эдого, спросил: – Разве ты говорил это? – Эдого рассмеялся и сказал, что вино предназначается им обоим.
Акуэбуе достал из своего мешка большой коровий рог и трижды ударил им об пол. Затем он дочиста обтер его края ладонью. Эзеулу тоже достал из мешка, лежащего подле него, свой рог и протянул его Эдого. Тот наполнил его рог, затем поднес калебас к Акуэбуе и налил ему. Прежде чем выпить, Эзеулу и Акуэбуе слегка наклонили свои роги, вылив по нескольку капель на пол, и чуть слышным голосом пробормотали приглашение предкам.
– Все тело у меня болит и ноет, – сказал Эзеулу. – Не думаю, чтобы пальмовое вино пошло мне сейчас на пользу.
– Куда уж тебе пить! – воскликнул Акуэбуе. Он уже опорожнил одним духом первый рог и сморщил лицо с таким видом, словно ждал, когда в его голове зазвучит голос, который скажет ему, хорошее это вино или плохое.
Эдого взял у отца рог и налил себе. Вошедший в этот момент Одаче поприветствовал отца и гостя и устроился рядом с Нвафо на земляном сиденье. С тех пор как Одаче стал исповедовать религию белого человека, он постоянно носил набедренную повязку из ткани для полотенец вместо узкой полоски материи, пропускаемой между ног. Эдого, выпив, снова наполнил рог и предложил Одаче, но тот отказался.
– А ты, Нвафо, не хочешь? – спросил Эдого, и Нвафо тоже ответил «нет».
– Так когда ты собираешься в Окпери? – обратился Эзеулу к Одаче.
– Послезавтра.
– Надолго?
– Говорят, на два базара.
Эзеулу, казалось, обдумывает это сообщение.
– Зачем ты туда идешь? – поинтересовался Акуэбуе.
– Они хотят проверить, как мы знаем священную книгу.
Акуэбуе пожал плечами.
– Я еще не уверен, что отпущу тебя, – сказал Эзеулу. – Но на днях я приму окончательное решение.
Никто на это ничего не ответил. Одаче достаточно хорошо знал своего отца, чтобы не возражать. Акуэбуе выпил второй рог вина и пощелкал зубами. Голос, который он ожидал услышать, наконец зазвучал и объявил, что вино хорошее. Он постучал рогом по полу и одновременно произнес молитву:
– Да продлится жизнь человека, изготовившего это вино, чтобы он мог и дальше делать свое доброе дело. И да продлится жизнь выпивших это вино. Пусть будет счастье в стране Олу и в стране Игбо. – Он обтер края своего рога и убрал его в мешок.
– Выпей еще рог, – предложил Эдого. Акуэбуе вытер рот тыльной стороной ладони и только после этого ответил:
– От пальмового вина есть только одно лекарство – способность сказать «нет». – Эти слова как будто вернули Эзеулу к действительности.
– Перед тем как ты вошел, – обратился он к Акуэбуе, – я внушал вон тому мальчонке, что даже величайший лжец среди людей говорит правду своему сыну.
– Правильно, – подтвердил Акуэбуе. – Человек может смело поклясться перед самым грозным божеством, что все, о чем рассказывал ему отец, истинная правда.
– Если кто-то не уверен насчет того, где проходит граница между его землей и землей соседа, – продолжал Эзеулу, – он говорит сыну: «По-моему, граница вот здесь, но если возникнет спор, не клянись перед богом».
– Верно, верно, – поддержал Акуэбуе.
– Но если отец говорит правду, а его дети предпочитают слушать глас лжи… – С каждым словом голос его становился все более резким и начинал опасно напоминать по тону отцовское проклятие; он оборвал себя на полуслове и сокрушенно потряс головой. Когда он заговорил снова, голос его звучал более спокойно. – Вот почему чужестранец может выпороть моего сына и остаться безнаказанным. Потому что мой сын затыкает себе уши, чтобы не слышать моих слов. Если бы не это, тот чужестранец уже узнал бы, что такое гнев Эзеулу; псы бы уже лизали ему глаза. Я бы живьем его проглотил и изрыгнул обратно. Я бы ему голову без воды обрил.
– Значит, Обика ударил его первым? – спросил Акуэбуе.
– Откуда я знаю? Мне известно только то, что сегодня утром он ушел отсюда совершенно пьяный: слишком много пальмового вина выпил накануне. И даже когда он недавно возвратился, хмель еще не выветрился у него из головы.
– Но говорят, он не нападал первым, – вмешался Эдого.
– Ты там был? – вопросил отец. – Или ты поклялся бы перед богом, что сказанное тебе пьяным – правда? Да будь я уверен в собственном сыне, сидел бы я, как ты думаешь, тут, разговаривая с вами, в то время как человек, который тычет пальцем мне в глаза, спокойно идет домой спать? Если бы я даже не сделал ничего другого, я бы произнес заклинание, и он изведал бы силу моего слова. – Его лоб снова покрылся испариной.
– Твои слова справедливы, – сказал Акуэбуе. – Но, по-моему, мы все же сможем кое-что предпринять, как только узнаем от тех, кто видел это, ударил его Обика первым или же…
Эзеулу не дал ему закончить:
– С какой стати пойду я разыскивать посторонних, чтобы узнать от них, что сделал или чего не сделал мой сын? Не они мне, а я им должен был бы объяснить, что произошло.
– Верно. Но сначала нужно прогнать дикого кота, а потом уже винить курицу. – Акуэбуе повернулся к Эдого. – А где же сам Обика?
– Похоже, мои слова пролетели мимо твоих ушей, – заговорил Эзеулу. – Где…
– Он ушел с Офоэду, – перебил Эдого. – Он ушел, потому что наш отец счел его виноватым, даже не спросив у него, что случилось.
