тяжестью вещей, позаимствованных Сашей у Советской армии.
Саша рядом с рослым широкоплечим Олегом казался каким-то нескладным, нелепым в солдатской шинели, с вечно синеющей от холода физиономией, с длинными руками, высовывающимися из рукавов, с поднятым воротником, с шеей, обмотанной в нарушение устава красным теплым шарфом, и с просящей улыбкой сироты казанской. Однако Олег, друживший с Сашей с седьмого класса, знал, что это не так. Уже в то время Саша был силен и вынослив.
Юннатский кружок, в котором они оба состояли, имел обыкновение выезжать на субботу-воскресенье за город, в Подмосковье. Там будущие зоологи и ботаники по договоренности с директором местной школы обычно ночевали в спортивном зале, а с утра выходили в «поле».
И, естественно, у юннатов-москвичей нередко возникали стычки с местной шпаной.
Однажды отряд юных естествоиспытателей поздним осенним вечером был осажен деревенскими. Местные всячески пытались выманить их из школы наружу, ломились в двери и стучали в окна. Юннаты готовились к сражению.
Олег был вместе с осажденными, а Саши там не было. Его задержали в школе, и он опоздал на электричку, в которой уехали приятели-кружковцы. Саше пришлось добираться до места на другой.
На закате он высадился в маленьком подмосковном городке. У старинного здания вокзала не было ни души. Саша, на всякий случай оглянувшись, достал из кармана заранее припасенную для таких случаев крепкую отвертку и свинтил с кирпичной стены станции медную позеленевшую от времени табличку с надписью такой древней, что на конце слова даже присутствовал твердый знак: «Ватер-клозетъ».
Саша, воспользовавшись тем, что было еще светло, посетил придорожную свалку. Там он нашел предмет, которому весьма обрадовался и который ему через сорок минут (столько он шел до деревни, где обосновались его товарищи) пригодился.
Саша, легко шагая по вечерней дороге, думал, что он приехал как раз вовремя: еда уже будет готова, но ее еще не успеют съесть.
Однако радостное настроение Саши рассеялось, когда он увидел семерых подростков, колотящих палками в школьную дверь. Он сразу оценил обстановку, на всякий случай сунул руку в карман телогрейки, который сильно оттягивался под тяжестью недавней находки, подошел к толпе и, вежливо похлопав по спине крайнего, попросил разрешения пройти.
Тот обернулся, а потом на Сашу уставились и остальные. Больше всего Саша походил на странствующего монашествующего отрока. Русые кудри выбивались у него из-под капюшона штормовки, на губах блуждала непонятная улыбка, голубые глаза, казалось, лучились добротой, легкая сутулость придавала ему какой-то просящий вид.
— Разрешите пройти, — тихим, слегка скрипучим голосом попросил ходок.
— Куда? — спросил его один из местных хулиганов.
— В школу, — вежливо сказал Саша.
— Ты что, тоже юннат?
— Вроде того, — ответил Саша.
— Ну, тогда, юннат, получай в зубы! — радостно воскликнул поселянин и замахнулся кулаком, целясь Саше в лицо.
Саша успел закрыть плечом подбородок, а потом ответил. Поселянин упал. Сашу тут же окружила толпа, посыпались удары. Тогда юннат достал из кармана то, что он нашел на деревенской помойке — огромный старинный навесной амбарный замок. И уже через пару минут из семерых местных жителей трое оказались небоеспособными, а остальные стали издали материть Сашу.
Один из них, продолжая изрыгать проклятия, достал из кармана перочинный ножик и открыл его.
Саша, увидев холодное оружие, всё так же вежливо сказал:
— Я же свой не достаю. И ты свой убери.
И, сжимая в руке замок, шагнул к меченосцу. Тот с воем побежал прочь.
А Саша наконец добрался до школьной двери и постучал.
На грохот таранов осажденные не отвечали, но на этот тихий стук откликнулись.
— Михайлин, ты?
— Я. Открывай.
Дверь открылась, и ряды защитников пополнились.
А через час дипломатических переговоров сквозь дверь осажденные вышли к местным и началось братание, которое естественным образом перетекло в спортзал. Бывшие враги сидели на низеньких скамейках вокруг снеди, разложенной на матах, и вели задушевные беседы.
Из сумки одного из гостей (того самого любителя холодного оружия) появилась бутылка вермута, огромная, как огнетушитель, со слабо читаемой этикеткой и намертво запечатанная полиэтиленовой пробкой. Хозяин бутылки начал было откупоривать ее своим ножиком, нанося туповатым лезвием неглубокие царапины. Саша, увидев его мученья, негромко сказал:
— Дай-ка я попробую.
Бутылка была ему передана. Юннат отработанным движением извлек из-за пазухи огромный немецкий штык-нож со свастикой и орлом на гарде, полоснул по пробке, стряхнул ненужную ее часть на пол, а клинок так же ловко отправил на место. И вся притихшая компания услышала, как тот с грохотом опустился в железные ножны.
Саша проводил тяжело груженого Олега до железнодорожной станции.
До прихода электрички оставалось десять минут.
— У тебя в части свинца случайно нет? — спросил Олег.
— А зачем тебе?
— Пули лить. Мне знакомый слесарь пулелейку выточил. Под пулю Полева. Говорят, из дробовика летит так же точно, как из карабина. По крайней мере метров на сто. А больше и не надо. Так есть свинец?
— А сколько надо? — сказал Саша, все так же непонятно улыбаясь.
— А сколько есть? — заволновался Олег, хорошо зная нюансы Сашиных улыбок.
— Ты мне скажи, сколько надо, столько и получишь.
— Килограмм десять.
— Куда тебе столько? Всех лосей перестрелять хочешь? Надорвешься нести. Я имею в виду свинец. Забыл, что скоро мой склад снова опорожнять надо?
— Так только что опорожнили, — удивился Олег.
— Ничего, к твоему приезду он снова наполнится, — успокоил его Саша. Ладно, десять килограмм я тебе выдам. Только до станции всё сам понесешь.
— Договорились.
— Вон электричка подходит. Я тебе позвоню, когда в следующий раз приезжать. Да, чуть не забыл. Будешь на птичьем рынке, купи мне и яиц артемий. Знаешь что это такое?
— Знаю, конечно, — ответил бывший юннат. — А зачем они тебе?
— Неоны неважно себя чувствуют на сухом корме. А я буду из яиц личинок выводить и ими рыбок кормить. Привези, не забудь. И мотыля захвати. Только мелкого. Они у меня маленькие.
— Привезу.
Подошла электричка, и Олег уехал в Москву.
Михайлин проводил ее взглядом, а потом, не торопясь, обошел старинное, из красного кирпича здание станции. На стене огромными шурупами была прикреплена позеленевшая от времени медная пластина с надписью «Ватер-клозетъ». Какой-то охотник за древностями или за цветными металлами уже пытался снять реликвию со стены, но не сумел, а лишь повредил головки шурупов. Улыбка ефрейтора стала чуть теплее: он был твердо уверен, что обладать двумя такими табличками гораздо приятнее, чем одной (которая уже давно была привинчена к двери туалета его московской квартиры). И уж кто-кто, а Михайлин- то знал, как их надо отделять от кирпичных стен.
