– Как от пули! – удовлетворенно отметил он, роняя ножичек на пол. – Вот и до тебя, дорогая, очередь дошла. Не хочешь отправиться вслед за внучечкой?
Он с трудом протащил портрет в узкий проем, с удовольствием отмечая, как обдирается рама о каменные косяки, как трещит холст, страдая от его неосторожных резких движений. Сердце бешено билось, Дима боялся открывать дверь, долго слушал тишину за древними досками. Наконец решился, повернул ключ и, приоткрыв дверь совсем немного, втолкнул в щель портрет. Услышал, как ударилась рама о ступени, но не застучала, как недавно летевшее туда тело, а, глухо стукнувшись, остановилась. Он сильно прижал ладони к груди, пытаясь таким образом усмирить совсем разбушевавшийся мотор.
Внизу по-прежнему было тихо. Переждав еще несколько мгновений, Дима снова закрыл дверь на ключ и отправился в спальню, по дороге захватив Кирины наброски. Присел на край кровати, стал их разглядывать, раскладывая перед собой на полу.
– Талант, несомненно, есть. Но и я тоже не без него. – Он потянулся к стулу, на котором оставил листы со своими записями. Перечитал внимательно заметки о показе мод и разрозненные зарисовки о пыльном ностальгическом чердаке. Включил диск, на экране задвигались неземные создания.
– Хренов мачо, съемщик баб. Нет! Это не про меня! Это не я! Я журналист. Я хороший журналист, местами гениальный. Ну и что ж, что бабы! Я нормальный мужик, мне нравятся бабы! – выкрикивал он в экран. – Да! Моя жизнь авантюрна и запутана, но так интересней. Да! Я позарился на деньги, хорошую работу, приятную жизнь, и я был уверен в своем призвании, а меня из охотника превратили в жертву! Из охотника! Поняла ты, шампур в купальнике! На тебе можно только жарить шашлык на деревенских посиделках!
Дима встал и начал ходить по комнате взад-вперед, хватая и швыряя вещи, пиная ногами ножки кровати, стула, комод, на котором стоял телевизор, и продолжая свой монолог.
– Я охотник! Коллекционер! Я не считаю себя ничтожеством, а мне все время приходится доказывать, что я молодец. Эта дура думала, что я просто трахальщик, как же она ошиблась и за ошибку поплатилась. Я охотник за прекрасным. Любая уродина может стать лакомым куском. Тем, о ком говорил Дон Хуан: мне достаточно увидеть ее лодыжку! И мне! Но у нее даже лодыжки не было… Только обещания. Ради них я переламывал себя. Сука! Старая жаба! Однако ловко она применила на мне свои штучки. Могла бы и раньше превратиться в молоденькую. Может, все сложилось бы по-другому.
Он заметил, что стоит в ванной у зеркала и бреется, только когда больно порезался, оттого что сильно тряслись руки.
– Все! Хватит!
Он швырнул бритву на пол и с остатками щетины на лице вышел из ванной, выключил телевизор, взял куртку, его трясло. Прошел в кабинет. Взял ампулу, шприц, резинку.
Подошел к двери, за которой были жаба и портрет, прислушался и вышел в сад, оставив открытой входную дверь.
47
Октябрь. Последний укол
В горах темнеет быстро, и дневная жара так же переходит в вечернюю прохладу. Диме стало совсем плохо, но он смотрел на закат в пастельных тонах голубого и розового, сад весь был пронизан последними лучами солнца, почти параллельными земле. Высвечивались ветки и сплетения растений. Тени, которые ложились от них, и силуэты деревьев напоминали фантастические тропические леса Анри Руссо. Это волнообразное покрывало горы осветилось малиновым закатом.
«Какая красота, Господи!» – думал Дима, медленно направляясь к Адиной могиле. Там он решил сделать последний укол. Он даст ему сил добраться до людей.
Дима шел к дубу. С ним происходили мистические метаморфозы. Он постепенно превращался в прежнего Диму, очень похудевшего, больного, но мозг его начинал работать как раньше. Хвост завязан шелковой резинкой Ады. Глаза становились все живее, курить не хотелось, а желание кольнуться казалось сейчас неудобным, но необходимым шагом. Рука чувствовала себя гораздо лучше, но все еще ныла и из лиловой постепенно становилась желто-зеленой.
Выходя из дома, он накинул на плечи голубой хлопковый пуловер и завязал его рукава на груди. Он нашел его в шкафу Адиной спальни и сразу понял, что это пуловер того типа с фотографии с веревкой на шее. Он разгладил рукава, как бы говоря: за тебя я тоже отплатил. Дима больше не боялся полиции. Он стал самим собой, независимым, отвечающим за свои поступки журналистом.
«Ждешь меня, колдунья?»
Дуб, которого уже не достигали лучи солнца, потемнел и, казалось, был готов к последнему представлению у своих корней. Дима сел на траву, отметил, что тени от ближайших веток образовали крест на месте могилы.
– Освятила тебя земля? Твоя, родная, здесь ты качалась и пела: раз-два, мокрая трава, а я добавлю: три-четыре – крест на могиле. Нравится? Я тоже не без таланта, дорогая, только ты ошиблась с его определением.
Некоторое время Дима с величайшим вниманием следил за белкой, шныряющей в ветках дуба.
– Ты, чтобы завоевать меня, прибегла к травам и наркотикам. Ты не охотница, ты – террористка. У тебя произошла девальвация понятий. Секс – это грустная работа после сказочной увертюры. Я тебе расскажу, что делаю я, когда хочу завоевать даму. Я присматриваюсь довольно долго, изучаю ее позы и жесты. С кем-то я говорю на сленге, с кем-то о богах Эллады. Ты помнишь, я даже английский знаю лучше тебя. Ты заманила меня работой, любимой моей работой. Я такой, какой есть, не могу без дела и не могу без женщин. И я не слабак! По крайней мере, сейчас. Конечно, я «подсел», grazie a te, но я выживу, я уже ничего не боюсь. Так вот, правильное наблюдение ведет к правильному манипулированию, а ты – конфеты с тараканами, фу! Слышишь, старая сука, надо глядеть в глаза, а не в штаны, и не ставить перед собой собачьи задачи.
Дима сидел на траве, положив подбородок на колени и обняв их. Говорил он тихо, и белка, привыкшая к его неподвижности, прыгнула к ногам, где лежал крупный сытный желудь. Спокойно взяла его и понесла в дупло.
– Вот видишь? Главное – выдержка и спокойствие. Ты была умная, но ты злая. В этом была твоя ошибка. Злая, властная и злопамятная. Прощай, ухожу к людям, которые запрут меня в тюрьму, но я не боюсь. Понимаешь, не боюсь!
Когда он кольнулся в последний раз и наркотик забрал мягко и быстро, уже стемнело и началась ночь поздней луны. Наполнив вены новой жизнью, Дима испытал прилив сил и отправился в путь. В неверном сумрачном свете, еще не перешедшем в кромешную тьму, он огляделся и выбрал тропку, освещаемую луной, еле различимую в кустах.
Когда из окна чердака Дима разглядывал окрестности, он видел, как за веселым елочным частоколом выгибали спины два холма: светлый кленовый и темный дубовый, а между ними ярко зеленел большой луг. За лугом поднимались вверх серые скалистые вершины. Ночами с той стороны едва мерцали огоньки какого-то маленького городка. Именно туда и хотел направиться Дима. То, что он находился на территории заповедника, не приходило ему в голову. Он мог встретить здесь кого угодно, начиная от уже знакомой белки и кончая медведем.
Городской житель, что мог знать он о горах? Что вообще он знал о том месте, где находился? Узкий горный серпантин и странная дорога в лесу почти стерлись из памяти. Он помнил про диких зверей, но не знал еще, что находится на давно потухшем вулкане, что холмы и скалы, покрытые лесом, разделены опасными трещинами и расщелинами, полны гротов и пещер с полчищами летучих мышей. На пути Диму ждали дикие пейзажи с известняковыми скалами, покрытыми падубами, под их листвой шныряли, охотились, размножались, выращивали потомство рыси, волки, змеи, олени, муфлоны, лисы. А если бы ему посчастливилось и он добрался бы до вершины, то увидел бы оттуда у подножия горы серебристые оливковые рощи, огороды и виноградники, за которыми находилось море…
Но все это было с другой стороны серой горы, которую он видел из окна чердака. Не знал Дима и того, что дом был построен на фундаменте старого убежища, которое в непогоду использовали монахи- бенедиктинцы, занимавшиеся валкой леса; что фундаменту и подвалу, в который он сбросил Киру и портрет, по меньшей мере шесть веков.
Тропинка, по которой наугад двинулся Дима, привела его к маленькой калитке. Зрение и слух его
