– Может, сбежали?! – Постучала к окошко, подождала, постучала в дверь, снова подождала. Анфиска, рывком открыв дверь, отбежала подальше и еще немного подождала, не организуется ли какое движение. Только тогда, набравшись храбрости, вошла в дом и первым делом выдернула вьюшку.
Ее идея принесла свой трагический результат: лица солдат посинели, а брюки намокли от мочи, как бывает при отравлении угарным газом.
– Простите, ребята, я думала, что у меня не получится.
Следующий день был полон забот: Анфиске надо было убрать в доме, оставив все как было, и перетащить трупы к подземелью. Она три раза впрягалась, как в сани, засунув под мышки солдатские ботинки и постоянно рискуя быть замеченной, ведь солдат вчера искали. Волокла, отдыхала, опять волокла, старалась не смотреть в мертвые лица; сбросив тела вниз, она закрыла вход плитой. Ту ночь она провела в барском доме, прикорнув на полу у статуй.
Однажды она снова проснулась от шума вертолетов. Был пасмурный теплый день. Из окна своей дальней хибарки она видела, как из двух вертолетов высыпают солдатики и строятся на поляне.
– Ох! Дождалась! – взвыла Анфиска и начала бешено носиться по дому, собирая свои припасы, одежку, рюкзаки рядовых; покидала все в подпол и сама туда шмыгнула. Затаилась, прислушалась. Потом зажгла фонарик и при его свете запихала все под лесенку, где ничего не видно, и сама туда залезла. Нервы ее были на грани срыва.
Но Анфиска не была бы Анфиской, если бы ее мучили угрызения совести и виделись мужики, волокущие «ее» могильный камень (такая мысль ее мимолетно, но все же посетила). «Свидетелей надо было убрать», – заключила она, обдумав все заново. Затем мысли ее переключились на подсчет времени, в течение которого они здесь пробудут и оставят ли кого на ночь.
«Да ну их, – думала подпольщица, – что я теперь, должна здесь всю жизнь сидеть?»
Украденные часы показывали семь вечера, и она стала выбираться из своего укрытия. То, что она увидела, восхитило ее. Во-первых, в домике у церкви обнаружились новые припасы. Во-вторых, кусты орешника, бузины и ольхи, что спускались с холма к озеру, солдатики начали вырубать, и уже обнаружилась старая липовая аллея, которую она видела на чертежах и рисунках. Конечно, не все липы сохранились, но их было достаточно, чтобы понять, насколько красива была эта аллея сто лет назад. В-третьих, они начали чистить дорогу, соединяющую это место с большой дорогой. Ее тоже Анфиска видела на планах, но не могла понять, откуда она начиналась. «Ну, здесь недели на две работы, – подумала беглянка, – что же я, буду сидеть здесь, в подполе? Ну уж нет! Позабавлюсь напоследок». Мысль про «напаследок» навеяла грусть, но она уже так устала быть в бегах, что неизбежная поимка входила в ее мысли и планы.
Начали прилетать каждый день вертолеты, привозить солдат, а потом их забирать. Те чистили, вырубали, пилили, заколачивали; словом, работа кипела. Анфиска подворовывала, мистифицировала и вообще развлекалась.
И однажды она увидела те самые цепи!
Глава 21. Пожар в Серебрянке
Зашипела пружина напольных часов, и их полночный мелодичный звон разбудил кота Черныша, тот сладко потянулся и спрыгнул с подоконника. Доктор какое-то время смотрел на пламя керосиновой лампы, потом встал, достал из комода черный бархатный футляр, открыл его, подправил сбившиеся звенья золотой цепи, поцеловал синий камень.
Кот громко урчал и мыкался у ног. Доктор погладил его широкую мягкую спинку:
– Сейчас, Черныш, открою тебе дверь. Иди на веранду, подыши воздухом!
Проводив кота, он вернулся к письменному столу, положил перед собой открытый футляр, достал свою тетрадку. У него вдруг стало необычайно хорошо и легко на душе. Некоторое время он перелистывал записи и тихо разговаривал с черным футляром, точнее с Марией Афанасьевной.
В этот момент он услышал крик у калитки.
– Доктор! Виктор Павлович!
Он открыл окно кабинета, две светлые женские фигуры махали ему снизу, в темноте было непонятно, кто это:
– Кто там?
– Это мы, Тягуновы. Мишеньке плохо. Очень сильный жар.
– Подождите, я скоро! – И прошептал про себя: – Значит, все-таки дифтерит. Надо спешить!
Он, не думая долго, бросил в чемоданчик тетрадь, футляр и выбежал из кабинета.
Тягуновы жили на соседней улице, и очень скоро они дошли до их дома. Доктор пробыл с Мишей более трех часов, пока не стало понятно, что кризис миновал. Ночь была тяжелая. Вокруг ходили грозы, и кусты под окном шумели от порывов ветра. К утру он повалился на диван, в голове гудело от усталости, за окном полыхали зарницы.
– Вот и гроза! – сказал он Мишиной маме, кивая в сторону всполохов.
– Нет! Пожар! Слышите, колокол гудит!
– Где горит?
Выскочил от Тягуновых и понял, что горит его дом. По дороге он с ужасом, который обдавал его тело кипятком, вспомнил, что не погасил в кабинете керосиновую лампу и не закрыл окно, и ветер мог сбросить лампу с письменного стола!
Действительно, полыхал его дом.
Начали сходиться люди с ведрами. Увидев в окне спальни Тусю, он машинально бросил в раскидистые кусты бузины свой чемоданчик и помчался к ней наверх. Он схватил ее и понес к выходу, но лестница в этот момент рухнула, и они вместе с ней.
И тогда начался сильный ливень, а за ним подтянулись и пожарные.
Соседи, семейная пара с дочкой, крестницей доктора, не спали всю ночь: дом был большой, и они сдавали половину доктору. Мать укладывала в саквояж письма, фотографии, сменную одежду, несколько золотых вещиц и два больших серебряных подсвечника. Отец собирал свои труды, документы и особенно ценные книги. Все это они отнесли к соседям Пунц и оставили там. Потом они стояли перед домом, молясь о том, чтобы их половина не очень пострадала. Девочка же осталась у Пунц и проплакала всю ночь, а перед рассветом тихо выскользнула на улицу, побежала к родителям. Рядом стоял пристав, пожарные расчищали пожарище, и девочка отошла к бузине, чтобы не мешать и быть менее заметной для взрослых. Пять здоровых мужиков орудовали баграми, растаскивая в стороны обгоревшие доски, еще дымящиеся балки и бревна, сгоревшие остатки мебели.
– Поберегись! – слышалось со всех сторон.
Пожарники еще проливали воду на стену, когда-то соединяющую два помещения. Мимо девочки пронесли кусок дымящейся перегородки. Она попятилась, чтобы получше спрятаться и, споткнувшись, упала. Взглянув под ноги, она увидила, на чем сидела. Это был чемоданчик Виктора Павловича! Она взяла его и пошла к родителям:
– Мама! Папа! Я здесь!
– Но это чемодан Вити! – сказал отец, а мама плача обняла дочку.
– Возьмем его к нам, пожалуйста! Мы ведь уже можем вернуться в дом? – спросила девочка.
– Конечно, конечно! – Папа перевернул чемоданчик, подхватил за ручки, отнес домой и оставил на кресле в прихожей.
Под вечер она пошла навестить чемоданчик. В доме никого не было, все высыпали на улицу, потому что нашли трупы Михайловых и родители запретили ей выходить. Она отнесла чемодан в свою комнату и открыла. Помимо инструментов: стетоскопа, молоточка, шприца и других непонятных ей вещей, она нашла там золотую цепь с синим камнем в черном бархатом футляре и писанные рукой доктора тетрадки. Девочка очень любила своего крестного, поэтому ей страшно захотелось оставить у себя тетрадки и цепь, все же остальное она положила на место и отнесла в прихожую. Потом девочка поняла, насколько правильно все сделала: отец привел пристава и показал ему чемоданчик. Они его открывали, выкладывали все на стол, рассматривали. Пристав сказал, что нет ничего к делу относящегося, и если отец хочет, может оставить вещи себе на память. С замиранием сердца слушала девочка их разговор, моля Бога, чтобы он простил ей эту кражу. Ведь у Михайловых никого из родных не осталось: жена доктора Елена умерла во время родов. А раз она – крестница, значит, и потенциальная преемница наследства. В ту ночь ей приснился Виктор
