— Больше я перед ней унижаться не буду. У меня закончились комплименты в ее адрес, — на лице Эссекса появилась жесткая улыбка, — наконец-то я скажу все, что накопилось за эти годы. Всю правду о ее лице, характере, привычках, о том, как на самом деле ненавидят ее все вокруг.
— Ты так бился за ее расположение. Даже дрался на дуэли. Ты хочешь сказать, что делал все это неискренне?
— Сейчас это уже не важно, Генри. Не мучай меня своими расспросами. Путь назад отрезан. Если мы не выступим завтра, то все равно будем сидеть в Тауэре. Если выступим, то либо победим, либо будем сидеть в тюрьме героями.
На следующий день несколько сотен человек собралось у дома Эссекса. Он вышел во двор и повел за собой своих сторонников. Они шли по улицам Лондона, вынув шпаги и выкрикивая призывы присоединиться к ним.
Лондон был пуст. Непривычно тихие улицы встречали мятежников запертыми лавками, закрытыми дверями домов и темными окнами. Казалось, исчезли даже бездомные и попрошайки, вечно сидевшие на грязных тротуарах; торговцы, никогда не терявшие возможность получить свою прибыль; не сведущие в политике путешественники; собаки, постоянно снующие под ногами.
Они шли, размахивая шпагами, их шаги тревожным эхом разносились по городу, убеждая даже тех, кто сомневался, оставаться дома. Саутгемптон с ужасом стал замечать, что постепенно их ряды начали редеть: увидев, что происходит, некоторые потихоньку отходили в сторону, чтобы как можно более незаметно вернуться домой. Его худшие опасения оправдывались на глазах: конечно, Елизавета была готова к бунту, она все знала о готовящемся заговоре и сумела их опередить. То, что она до последнего момента не предпринимала никаких действий, не должно было их расслаблять. Эссекса не насторожило даже отсутствие ответа от Якова. Он выступил один на свой страх и риск.
— Нужно возвращаться, — еле слышно проговорил Генри, подходя к Эссексу, — наш план провалился.
— Я вижу, — глаза графа горели нездоровым огнем, — эти трусы сидят по домам и не думают выходить нам на помощь.
Обратно вернулась небольшая группа людей, человек десять, не больше. Саутгемптону было обидно смотреть, как быстро все отреклись от графа. Впрочем, этого следовало ожидать.
Дома Эссекс тут же начал жечь все свои бумаги, надеясь вовремя уничтожить улики, которые могли бы доказать факт его измены. Генри спокойно сидел в кресле, ожидая своей участи: отсутствие бумаг теперь их спасти не могло. За окнами послышался шум. Генри встал посмотреть, что происходит: двор заполнялся королевскими войсками.
— Это конец, Роберт, — произнес он.
Эссекс его не слышал. Казалось, он уже не слышал ничего вокруг. Плохо подготовленный заговор провалился с треском. Саутгемптон жалел лишь об одном: он так и не успел проститься с Элизабет.
В Тауэре они провели десять дней. Эссекс сразу признался в измене королеве, даже не пытаясь скрывать свои намерения. Те десять дней понадобились Елизавете, чтобы решиться на казнь.
— Вот что я имею к концу своего правления, — говорила она себе, зажав в руке последнее письмо Дадли, — ты никогда не был способен на такое предательство. Хотя, кто знает, — Елизавета вздохнула, — мужчина может любить женщину, но он всегда будет отстаивать свои интересы. Если они совпадают с интересами женщины, хорошо. Если нет, то он пойдет против нее. Только женщина способна ради любви к мужчине идти на большие жертвы. Наверное, Господь потому и посадил меня на трон править Англией, что знал: я такие жертвы приносить не буду. Я всегда была предана только своей стране и своему народу. Вот почему они и платят мне взаимностью.
Елизавета прошла по комнате, с каждым шагом убеждаясь в правильности своего решения: изменников необходимо казнить. Как бы ни дорог ей был Эссекс, с которым перед самой смертью познакомил ее граф Лейстер, слишком велико было его предательство. Второй фаворит, граф Саутгемптон, пойдет вместе с ним. Пусть их смерть послужит остальным назиданием: с королевой так поступать нельзя.
Возле Тауэра собралось много народу. Посмотреть на казнь бывших фаворитов королевы пришли и их бывшие противники, и бывшие друзья. Они смотрели на эшафот с ужасом и облегчением одновременно: ведь подобная участь могла ожидать любого из них.
Из темницы вывели Эссекса. Он с трудом переставлял ноги, хоть и старался гордо держать голову. Все знали, что признание вовсе не отменяло пыток. Граф и сам прекрасно понимал это, отправив в свое время на казнь немало виновных и совершенно безвинных людей. Вскоре на площади появился и граф Саутгемптон. В толпе он тщетно пытался разглядеть Элизабет…
Начали громко зачитывать приговор. В конце было объявлено о том, что королева решила помиловать Саутгемптона, заменив казнь на пожизненное заключение в Тауэре. Среди толпы послышались вздохи облегчения: народ любил свою королеву, и лишнее подтверждение ее доброты и снисходительности им пришлось по душе.
Эссекс бросил последний взгляд на своего друга. «И все-таки Генри повезло», — мелькнуло в его голове. Через мгновение она покатилась по дощатому настилу. Сам Генри не успел даже осознать, что его голова осталась на плечах. Он с ужасом смотрел на тело обезглавленного друга, застыв в печальной скорби, вспоминая годы, проведенные вместе. Он еще не знал, что судьба будет к нему еще более благосклонна, чем это виделось сейчас…
Глава 7
Век расшатался. 1603 год
Они продолжали видеться с Элизабет, но что-то незаметно постепенно исчезло из их отношений. Может, причиной было то, что Генри сидел в Тауэре без всякой надежды оттуда выйти, может, притупились чувства, которые еще несколько лет назад так притягивали их друг к другу.
Но Уильям не мог представить себе теперь жизнь без этих редких свиданий. Только они и заставляли его оставаться в Лондоне. Ему все чаще хотелось вернуться в Стрэтфорд, посидеть дома, просто глядя в окно на сад. Его не раздражало больше мирное течение событий, безыскусность каждого прожитого дня. Писать становилось все труднее.
После исчезновения рукописи сонетов он каждый раз, приезжая в Стрэтфорд, проверял свой сундук — на месте ли первый экземпляр.
— Всплывет в итоге, — был уверен Филд, — тот экземпляр, который напечатали и который исчез после обыска, кто-нибудь снова издаст. Он не мог просто исчезнуть.
— Вот это меня и беспокоит, — Уильям время от времени возвращался мыслями к потерянным бумагам. — Кто издаст? Когда? Мы ничего даже теперь предположить не можем.
— Кто бы ни был твой таинственный соавтор, ты всегда можешь объяснить ему, что произошло. Твоей вины в этом нет.
— Объяснить не смогу, и в этом дело. Поэтому и чувствую ответственность.
Разговоры возникали периодически за ужином или обедом, когда изредка Уильям бывал у Ричарда в гостях. Они не могли не возвращаться к этой теме. Нераскрытая тайна оставалась нераскрытой.
А в Лондоне только и разговоров было о болезни королевы.
— Интересно, что изменится, когда придет новый король? — как-то спросил у Уильяма Джеймс.
— А ты считаешь что-то должно измениться? — пожал плечами Уильям. — Мы так долго жили при Елизавете, что невозможно себе представить, как может быть по-другому. Я родился, а она уже несколько лет сидела на троне!
— Вот именно. Обязательно произойдут изменения. И они могут коснуться театра.
— Не думаю, — безразлично покачал головой Уильям.
— Да все, о чем ты думаешь, — это Элизабет и утерянный экземпляр рукописи. Больше тебя ничего в этой жизни не волнует. Хоть я и разговариваю с автором исторических пьес, которые с таким успехом идут
