шутке.
— Живите сколько угодно. Хоть навсегда переезжайте, — гостеприимно предложил Уильям, — места тут много.
— Спасибо, но навсегда не получится. Я театр пока бросать не собираюсь.
— Я навсегда тоже никак. Марта возьмет коня и прискачет за мной. Ее дальней дорогой не испугаешь.
Они разошлись по комнатам. Уильям поднялся к себе на второй этаж. Он с трудом перевел дыхание и присел в кресло.
— Друзья, — пробормотал он, — мне давно не было так хорошо, как сегодня. Поеду с вами обратно в Лондон, пожалуй. Ненадолго, конечно. Немного поживу, погуляю по знакомым улицам, схожу в театр, — он прикрыл глаза и представил себя в Лондоне.
В мыслях он был опять молодым. Он сидел в своей старой квартире возле моста и писал новую пьесу. «Завтра пообещаю Джеймсу скоро ее отдать», — мелькнуло в голове. В дверь той комнаты раздался стук. «Элизабет!» — воскликнул он и побежал открывать. Она закинула руки ему на шею и улыбнулась. Какая очаровательная у нее была улыбка! Слегка печальная, но оттого еще более притягивающая взгляд. «Мы теперь будем всегда вместе, — сказала она ему, — я больше не уйду отсюда».
Утром они нашли его сидящим в кресле со счастливой улыбкой на лице.
— Уильям, — тихонько позвал Джеймс, — проснись.
— Мне кажется, он не проснется, — Ричард дотронулся до холодной руки друга, — он умер. Не нужно было ему вчера столько есть и пить. Если бы не мы, то он был бы жив.
— Нет, Ричард. Ты не прав. Уильям готовился к смерти. Ему не хотелось жить. Но мы сделали его последний день счастливым. Может, он умер бы чуть позже. Это уже не имеет значения. Главное, мы успели его увидеть, а он успел увидеть нас. Надо организовать достойные похороны. Умер великий человек.
— Это точно, — вздохнул Ричард, — кто вспомнит о нас с тобой? Кому мы будем нужны? А имя Уильяма Шекспира не забудут, хоть он и не считал себя особенно талантливым.
Джеймс схватился за голову и опустился на колени возле умершего друга.
— Эх, Уил, мне будет не хватать тебя. Мне не хватало тебя все эти четыре года, но я знал, что ты есть, что я могу написать тебе письмо, приехать повидать. Мой любимый автор умер, любимый друг, любимый актер, — Джеймс заплакал.
Ричард отвернулся, чтобы не показать своих слез. Хотя от кого ему их было скрывать? Он просто стоял около двух своих друзей, один из которых никогда больше ему не скажет ни слова.
— Я хочу, чтобы ты был тоже счастлив, Уильям, — с трудом проговорил он, — возьми у меня чуточку счастья туда, с собой на небеса. Да, забирай хоть все. Без тебя оно мне здесь не пригодится.
На его похороны собрался весь город. Джеймс и Ричард стояли чуть поодаль. Они уже не плакали и лишь низко опустили головы. Дочери Уильяма лили слезы, поддерживаемые своими мужьями. Маленькая Элизабет не очень понимала, что происходит вокруг. Она грустила: мама ей сказала, что дедушка теперь будет жить на небе. Иногда Элизабет поглядывала наверх и думала о том, как это должно быть далеко от земли.
Анна стояла рядом со Сьюзен. Она удивлялась тому, что смогла пережить своего более молодого и здорового мужа. Воспоминания о прошлом давно не жили в ее голове, и она не могла сожалеть о том, чего не помнила.
Эпилог
Откуда было знать неграмотной Анне, что за бумаги хранились в сундуке ее мужа. Ей было шестьдесят. Она никогда не понимала, почему Уильяму платят такие деньги, что их семья стала одной из самых состоятельных в Стрэтфорде. После похорон она вернулась в дом, вытрясла все из сундука и отнесла к камину. Вбежавший в комнату Джеймс успел выхватить из огня несколько страниц. На одной из них почерком, не очень похожим на почерк Уильяма, было написано несколько строк. Бумага сильно обуглилась, и он смог разобрать всего пару строк:
Остальные несколько страниц сохранились лучше. На сей раз Джеймс узнал почерк друга. Он сел у окна и, не обращая ни на кого внимания, начал читать.
На небе постепенно звезды исчезают. Тает чернота. Луна уходит, место, уступая солнцу, что появляется, стесняясь, своего сиянья.
— Я так мечтал о ночи любви с прекрасной девой. Она все мысли занимала. Не давала спать. Ворочался я с боку на бок, представляя ее фигуры дивной очертанья. И вот — итог. Мы вместе лежим под небом, что, как занавес в театре, лишь отделяет акт от акта. Лишь многоточием очерчивает действо. Вся жизнь — игра. Я принимаю пораженье. И мук своих любовных вижу сладострастье, реальных чувств паденье в омут бытия. Ночь растворяется в попытках скрыть бесчестье, которое уходит с месяцем в обнимку. А солнце лишь ярче мне показывает суть любовных мук.
— О чем ты, Уильям? Что шепчут губы, целовавшие меня так страстно?
— Анна, спи! Не нарушай покоя этой ночи.
— Прости, не понимаю я тебя совсем.
— И не поймешь. Не говори, молчи. Понять мужчину — не пытай удачу…
— Уильям! Не пытаюсь я понять. Любовью пытаюсь я наполнить душу.
— Чью?
— Не понимаю слов твоих.
— Если себя любовью наполняешь ты, то бесполезно. Душа уже наполнена донельзя. Бессистемно летят повсюду стрелы твоего амура. Меня наполнить? Душу, что наполненной, быть может, никогда не станет. Душу, что от желания любить давно усталой странницей уснула.
— Я не пойму речей твоих. Они сложны для головы моей. Но тело, души порывы сходны с тем, что ты пытаешься изречь.
— Анна! Ты прекрасней, когда молчишь. И голова твоя является лишь приложеньем к телу. Иль душе… Как хочешь назови явленье это. Смотри — вот солнце, что восходит на рассвете. И губ твоих касается моя рука. Луна свидетелем утех была любовных наших. Пусть солнцу тоже мы даруем воспоминанья. Иди ко мне. Забудь слова, которые я бормотал, не ведая о том, что ты пытаешься в них вслушаться серьезно.
Небо становится светлее. Дурманит запах цветов июльских. Вдалеке звон колокольни слышится прозрачный. Ночной прохлады исчезает дуновенье. Все сильнее зной. И солнце, что привыкло к страсти откровенной, сильнее освещает грех людской.
— Уильям, тебе ж понравилось меня любить?
— Конечно. Мечтал об этом я давно. Увидев впервые очертанья твоей груди, я был готов идти за нею
