Скок
Вдоль берега неширокой Березайки лесорубы пилили деревья, а я сидел с удочкой на мостках — ждал поклёвки. Но, как назло, брала одна мелюзга да слюнявые колючие ерши. Я даже привстал с тоски.
— Стой! Бельчонка раздавишь! — раздалось поблизости.
Я бросил удилище и — скорей на крик.
— Какого бельчонка?
— Да, вишь, оказия, — высокий лесоруб поскрёб пятернёй затылок и кивнул на поваленную сосну: — Из дупла выпал…
— Куда ж теперь его?
— Забирай, коли хочешь, — сказал лесоруб. — У нас, вишь, какая делянка. — Он обвёл рукой большой участок леса вплоть до самой плотины. — Дохнуть некогда…
Я взял беспомощного зверька, смотал удочку и бегом домой.
Увидел меня брат и смеётся:
— Ничего себе «улов»! Ходил за окунями, а поймал белку!
Так крохотный бельчонок оказался на моём попечении.
Сперва я попробовал дать ему коровьего молока. Но сделать это оказалось нелегко: ведь малыш сам ещё не умел пить. Тогда я набрал молока в пипетку и решил закапать ему в рот. Да не тут-то было! Зверёк вертел мордочкой, не слушался меня, а самое печальное — час от часу слабел.
— Знаешь что, — предложил брат, — отдай-ка его на воспитание соседской кошке Маркизе. Я слышал, у неё на днях котята родились. Может, и бельчонка примет…
С опасением отнёсся я к предложению брата, но иного выхода не было. Поздно вечером, когда Маркиза убежала под дом ловить мышей, я подложил бельчонка котятам. К великому моему удивлению Маркиза заботливо отнеслась к приёмышу. Стала кормить и облизывать его точно так же, как и своих кровных детей.
Вскоре бельчонок поправился, набрался сил. А когда котята начинали играть — кусаться и царапаться, он вострил уши и сердито цокал на них. Если же шалуны не унимались, то малыш бросался наутёк и искал у меня защиты. Забирался по брюкам в карман и отсиживался там с видимым удовольствием.
Через месяц бельчонок подрос, и большая кутерьма от него в доме пошла. Проснётся раньше всех и давай зарядку делать: прыгал со стула на шкаф, со шкафа на буфет… И так до завтрака. Настоящий Скок!
Сядет наша семья за стол, а бельчонок заберётся мне на плечо. Заложит кончик хвоста между ушами и выжидает, когда я ему кусок сахару или пряник дам. Возьмёт лакомство и скорее на подоконник. Вытянется столбиком, прижмёт сахар к грудке и точит острыми зубками. А потом Скок начал озорничать: мебель грызть, обои рвать, даже мамину шляпу с гусиным пером изодрал в клочья.
Отец рассердился и отнёс его в соседний пионерлагерь: пусть там ребят забавляет.
Прошла неделя, другая… и вот однажды утром кто-то заскрёбся в форточку.
Взглянули, а это Скок! Рыжий! Большой! Пушистый!
Я обрадовался, выбежал из-за стола и протянул ему сушку. Бельчонок схватил угощение в зубы и рыжим огоньком взвился вверх по берёзе. Но теперь шалун смекнул: раз в дом его не пустили, он в пустом скворечнике поселился. А к нам в гости наведывается. За орехами!
Станция Самоварово
Ясные осенние дни — снова солнце и васильковое небо. В лесу свежо. На смену зелёному буйству листвы неслышно подкрался тихий, пронзительный свет. Воздух напоён запахами прелой коры, боровиков, никнущих, увядающих трав. Осины, берёзы, клёны окрашены холодными утренниками в золотые, бурые, фиолетовые, розовые цвета.
За пригорком, в глухом овраге, чуть слышно журчит по камешкам торопливый ручей. В редком подлеске тенькают синицы. И сюда, в это ярмарочное царство красок и запахов, собираются из города дед и внук. Загодя они начинают готовиться в путь. Дед достаёт из кладовой рюкзак. Кладёт туда свитер, резиновые сапоги, одеяло. Да и внук не отстаёт: он без конца точит перочинный нож, берёт коробку для шишек, примеряет видавшую виды охотничью куртку. И время от времени между ними идёт такой разговор:
— Помнишь, в прошлом году, не успел я оглянуться, как вы с Мишкой Вдовиным решето малины уплели?
— Попробовали, — оправдывается внук.
— Ничего себе, попробовали! — смеётся дед.
— А помнишь, — басит внук, — как у Свирькиного колодца ты чуть не увяз в болоте? Всё хотел незаметно подкрасться и заснять лося.
— Да и ты тоже хорош, — покачивает головой дед, — испугался сохатого и тикать.
— Рога-то у него вон какие…
— Так уж и забодает. Только ему и дела до тебя…
Незаметно пролетают дни, и наступает долгожданная суббота.
Бабушка печёт им на дорожку пироги с капустой, завёртывает котлеты, сало. Помахав ей на прощанье рукой и прихватив старый походный котелок, они отправляются на вокзал. Садятся в пригородную электричку и долго едут до предпоследней станции Самоварово.
Если вы заинтересуетесь, откуда пошло такое название, то старожилы расскажут целую историю. Прежде, лет семьдесят тому назад, здесь был тупик. Поезда летом ходили раз в сутки, а зимой и того реже. И, дожидаясь в пристанционном буфете поезда, пассажиры баловались от скуки чайком из ведёрного медного самовара. Самовар этот был знаменит и удивительно весел: свистел, шумел и пыхтел, точно паровоз. Да к тому же гостеприимный трактирщик знал особые способы заварки. В чай он клал разные специи и называл его то липовым, то медовым, то малиновым. Вот потому какой-то разудалый русский мужик окрестил эту тихую станцию — Самоварово. Название оказалось метким, прижилось и с годами не стёрлось, не потускнело.
Знаменитый самовар тоже пережил всех. Правда, чай в нём теперь не кипятят, но по-прежнему он стоит на видном месте в старом пристанционном буфете. И редкий пассажир пройдёт мимо и не заглянет, чтобы полюбоваться на местную реликвию.
Вот и дед с внуком, подъезжая к станции, невольно улыбаются. В их городе архитекторы увлекаются стеклом и пластиком. Однако все новые постройки выглядят на один лад. А у этой неприметной станции даже в самом названии есть что-то своё, домашнее, располагающее к мечтам. И, наверное, оттого
