нравятся. Ты другой. Это глупо, но богом клянусь, я не знала даже, что в жизни бывают такие, как ты. – В ее глазах, к тревоге Джонса, появляется влажный блеск. – Из-за тебя я чувствую, что во мне чего-то недостает. – Она вытаскивает из коробки очередной платок, вытирает нос. – Я не говорю, что хочу быть точно такой же. Вряд ли это возможно. Но я точно не хочу, чтобы ты стал таким, как они. Ты достоин восхищения, Джонс, я это сердцем чувствую. Ты хороший. Я думаю, мы могли бы поучиться кое-чему другудруга. Думаю, мы друг другу нужны. Думаю… Нет, знаю. Знаю, что ты мне нужен по-настоящему.
– Ох. – В голове у Джонса завывает сирена, ладони вспотели, в груди тесно. Диаметрально противоположные идеи насчет того, что ему делать дальше, возникают одна за другой.
– Если будешь смеяться – убью.
– Я не собираюсь смеяться.
– Никогда этого раньше не делала.
– Чего не делала?
– Не говорила таких вещей.
– А-а, – с облегчением говорит Джонс.
– Подумаешь еще, что я девственница.
– Нет-нет. Извини.
– С невинностью я рассталась в тринадцать. Не совсем добровольно, и до двадцати у меня больше никого не было. Так что расцвела я, можно сказать, поздновато. – Она улыбается, глядя на него. – Ой, Джонс, ты такой лапочка, когда тебя что-то шокирует.
– О господи, – только и может выговорить он.
– Поцелуй меня. Пожалуйста!
Он целует.
Ее сухие губы потрескались, но при соприкосновении с ними в голове у него что-то вспыхивает. Может быть, это горят синим пламенем его основные правила. Джонс воображал себе этот момент много раз, иногда просто так, иногда с полной отдачей, и ни в одном из сценариев у Евы не было насморка. Полагалось бы сказать, что шило реальности в который раз проткнуло мыльный пузырь фантазии, но это совсем не так. В его жизни не было ничего приятнее этого поцелуя.
Ева запускает руки ему под рубашку и пытается расстегнуть ее изнутри, но рубашка новая, петли тугие. Ее губы разъезжаются под его губами. Оба смеются. Свою ночную сорочку Ева не снимает, и Джонс соображает, что эту инициативу должен взять на себя. Непростая задача оборачивается путешествием в мир удивительных открытий. Он покрывает Еву поцелуями от пупка до плеча. На верхней площадке она охватывает его лицо ладонями и выдыхает:
– Люблю тебя!
– И я тебя, – говорит он. Что самое ужасное, это правда.
Почти уже добравшись до кровати, он во тьме натыкается на зеркало. Одна створка откидывается к стене, другая бьет его по ноге.
– Ууууй!
– Джооооонс?
– Извини.
– Ты что там делаешь?
– В туалет ходил. – Он залезает под одеяло.
– Ммм. – Она кладет руку ему на грудь, утыкается головой в плечо. – Я уж думала, ты смыться хочешь.
– Нет.
– Ммм. – Она сжимает его руку выше локтя, потом отпускает.
Джонс, у которого год никого не было, блаженствует. Сейчас для него нет ни «Зефира», ни проекта «Альфа». Нет корпоративного бездушия и борьбы за повышение производительности. Только он и Ева. В смутных очертаниях ее лица ни следа жестокости, в облаке волос ни намека на эгоизм. Мир прекрасен.
См. «Система Омега», гл. 12. «Совещания: хорошие, плохие и бесполезные». Несколько страниц в ней посвящено преимуществам утренних совещаний. Чем раньше, тем лучше, утверждает пособие: утром человеческий мозг работает наиболее продуктивно. Особенно полезно в это время заняться проблемами из разряда неразрешимых: просто удивительно, говорится в «Омеге», как раскалываются такие орешки на утренних совещаниях. Джонс, при первом чтении отнесшийся к этому пассажу скептически, убеждается, что «Омега» права. Именно сейчас, в пять тридцать утра, он придумал, как свалить «Альфу».
4-й кв. 3-й месяц: Декабрь
– Что это с тобой? – подозрительно спрашивает Пенни, садясь за столик в кафе.
– Да ничего.
– Ты улыбаешься.
– Правда?
– Прикончил уже свою «Альфу»?
– Нет. Есть вообще-то одна идейка, но я пока ею не занимался.
– Пошел, выходит, другим путем?
– Каким другим? – Теперь он и сам чувствует, что улыбается.
– Фу, смотреть противно. Ты разочаровал меня, Стивен.
– Ну и пусть. – Джонс смеется.
Во вторник, в десять утра, отдел обслуживания персонала наполняется ароматом теплого, сладкого теста. Люди встают с мест, оглядываются. В дверь въезжает тележка с горой – все протирают глаза – с горой дымящихся пончиков!
Служащие выбегают из клетушек. Кажется, что сейчас произойдет свалка и горячий джем заляпает перегородки, но Роджер, его секретарь и еще два человека, выигравших тендер, стоят твердо.
– Ждите в своих отсеках, – распоряжается секретарь. – Пончики к вам сами придут.
Все послушно усаживаются. Желудки урчат, уши ловят скрип колесиков.
Фредди, Джонс, Холли и Элизабет молчат. Они знают, что будет дальше. Под общее чавканье и хлюпанье тележка въезжает к ним. У Роджера в руке пончик, губы в сахарной пудре. Остальные трое приканчивают свою порцию. На тележке три пончика.
– Последний отсек, – объявляет Роджер. – Фредди, Джонс, берите.
Оба осторожно берут по пончику, но не решаются надкусить.
– Холли.
– Спасибо, я не хочу.
– Хочешь, хочешь. Бери.
– Нет, правда. Их, наверное, слишком мало…
– Возьми пончик.
Холли нехотя берет и опускает голову, занавесив лицо светлыми волосами.
– А ведь ты права, – говорит Роджер. – Одного не хватает.
– Ничего. Я не возражаю, – пожимает плечами Элизабет.
– Я мог бы поклясться, что количество правильное. По одному на каждого служащего.
Элизабет в тонком сером пальто, которого теперь никогда не снимает, резко встает. Глядя в потолок, она часто дышит.
– Могу предположить только одно: кто-то взял два пончика. Но кто на такое способен? – растерянно качает головой Роджер. – Взять лишний пончик, зная, что крадешь его у коллеги? – Его взгляд устремлен на секретаря.
– Ума не приложу, Роджер.
– Джонс, Фредди, Холли, есть идеи? Нет? А у тебя, Элизабет?
