партии.
Петюша близорук. За колесами толстых линз прячутся беспомощные, детской голубизны глаза. Негустые волосы растрепаны, движения слегка нескоординированны. Петюша искрится и пенится энергией, как и полагается лидеру партии, его распирает от идей экологического характера, рот у него не закрывается. Наперекор нелепой внешности, он хороший оратор. У него приятный тенор. Враги, правда, считают, что это фальцет.
Беда Петюши в том, что он постоянно мельтешит. Руками, туловищем, ногами. Пританцовывает, прядает головой, мечется, натыкаясь на мебель, как большая испуганная птица, и при этом не перестает говорить. За короткое время он доводит присутствующих до нервного срыва.
Петюша ворвался в прихожую, как ураган, схватил Веронику за руки, притянул к себе. При этом они стукнулись лбами.
– Верочка! – восклицал он. – Как я рад! Ты ни разу не позвонила! Как отдых? У нас намечается пикет в защиту Марьиной Рощи, в воскресенье, я счастлив, что ты вернулась! Марьина Роща, как тебе известно, последний оплот экологически чистого пространства у нас в городе! Мы не позволим олигархам строить там коттеджи! Мы поднимем народ! Мы…
– Петюша, хочешь кофе? – спросила Вероника, осторожно выбираясь из его объятий.
– Кофе? А… да, хорошо, – согласился Петюша. – Только я сам! – Он схватил ее за руку и потащил на кухню. Подтолкнул к табуретке. Приказал: – Сядь! Я сам!
Сцена приготовления кофе повторялась всякий раз, когда Петюша приходил в гости, а приходил он часто.
– Сиди! – вскрикивал Петюша. – А где кофе? – Он щурил близорукие глаза.
– На верхней полке, – отвечала Вероника, смирившись.
Петюша распахивал дверцу серванта, при этом ударял себя по лбу и начинал поиски кофе.
– Где? – снова спрашивал он через минуту. Вероника поднималась с табуретки, но Петюша, метнувшись от серванта, усаживал ее обратно, крича: – Сиди! Я сам!
После чего начинал ронять на пол всякие баночки, коробочки, ложки и чашки. Делал он это из лучших побуждений, но руки чесались приложить его как следует и вытолкать из кухни.
На сей раз Вероника сидела поникшая и печальная, и Петюша наконец обратил внимание на странную безучастность девушки.
– Верочка, что с тобой? Ты изменилась! – спросил он и некоторое время присматривался к ней. – Твои волосы? – в ужасе сообразил Петюша. – Что ты сделала со своими волосами? Ты постриглась?
Петюша был консервативен и боролся за здоровый образ жизни. «Прекрасно все, что естественно», – любил повторять он. Была б его воля, девушки перестали бы носить шорты и красить лицо.
– Твои прекрасные волосы! – трагически воскликнул Петюша, застыв посреди кухни с кофейником в руках. – Зачем? И покрасилась! Сиди! – Он заметил, что она собирается встать с табуретки. – Я сам!
Минут через десять Петюша поставил перед Вероникой чашку плохо сваренного кофе. Доставая сахарницу, он рассыпал по полу песок и принялся с хрустом давить его ботинками. Кухня выглядела так, словно по ней пронесся ураган. Дверцы серванта были открыты, и Петюша поминутно стукался о них головой. Усевшись с видом победителя на другую табуретку, он проговорил:
– Сейчас я тебе хлеб с маслом… Ты осунулась.
Не обращая внимания на ее протесты, он резал хлеб и собственные пальцы, размазывал масло по столу и влезал в него локтями. Соорудив толстый бутерброд, он положил сверху листики салата и протянул Веронике. Выражение лица его говорило: «Я мужчина, я забочусь о слабых женщинах и малых детях».
– Ешь, Верочка, – повторял он, растроганно глядя на девушку. – Ешь!
Петюша был джентльменом в самом прямом смысле слова, поэтому к желанию прибить его на месте примешивалось чувство вины.
Он подробно рассказал Веронике об акции, назначенной на воскресенье. По защите Марьиной Рощи. Она слушала вполуха. Занятие, которое прежде казалось ей важным и интересным, потеряло теперь всякую прелесть и стало пресным. Мысли ее были совсем в другом месте. И больше всего на свете ей хотелось остаться одной и привести их в порядок. Петюша, не подозревая, что Вероника с нетерпением ожидает его ухода, задался целью охватить в своем рассказе все события, имевшие место со времени ее отъезда. Он говорил очень громко, а в отдельных местах даже кричал, размахивал руками и поминутно вскакивал с табурета. Сходство его с большой птицей усилилось. Глядя на Петюшу, хотелось открыть окно и выпустить его на волю. Но это оказалось еще не самое худшее. Худшее наступило, когда он заявил, что остается на ночь.
– Нет, Петюша, – сказала Вероника мягко, – пожалуйста, не сегодня. Я устала.
Петюша, открыв рот, смотрел на нее беспомощными близорукими глазами.
– Я соскучился… – обиженно пробормотал он. – Я так ждал…
– Пожалуйста, Петюша, – приговаривала Вероника, тихонько подталкивая друга к выходу. – Я падаю с ног. Мне завтра рано вставать.
Они долго прощались в тесной прихожей. Петюша снова говорил о Марьиной Роще. Размахивая руками, ударился локтем о стену. Вскрикнул от боли, лицо его страдальчески искривилось, он стал похож на маленького обиженного мальчика. У Вероники, однако, не возникло ни малейшего желания утешить и приласкать его.
Наконец она осталась одна. Села у кухонного стола, рассеянно глядя на беспорядок, учиненный Петюшей, и задумалась. События последнего месяца требовали осмысления и, возможно, каких-то действий. Нужно немедленно решить, как отнестись к ним и что делать дальше…
Глава 24
МУЖСКИЕ ПОСИДЕЛКИ. ТОЧКИ НАД «i»
В городе роились слухи и сплетни. Никто ничего толком не знал. Каждый день приносил новые подробности. Был арестован Оглио, известное в городе лицо, психиатр, член ряда зарубежных академий, автор многих книг, профессор. Оказывается, он убивал своих пациентов, пробуя на них новые экспериментальные лекарства, за эти опыты фирма-производитель «Авиценна» платила ему бешеные деньги. Потом он убил владелицу фирмы, жену известного бизнесмена, чтобы заставить ее молчать, так как лекарство оказалось опасным для жизни. Убил и закопал в лесу. Убил и других женщин, так как у него был подпольный дом свиданий, куда ходили разные вип-личности, в том числе миллионер Речицкий, мэр, высшие полицейские чины, пять членов парламента, специально приезжавшие оттянуться подальше от своих близких, и другие известные в городе лица.
Потом оказалось, что его выпустили. Или посадили под домашний арест. Или упрятали в психушку. Или… или… или…
…На похоронах Валерии Павловны, владелицы «Авиценны», присутствовало полгорода. Люди жадно рассматривали мужа, стоявшего с непокрытой головой, страшного, черного и седого, и перешептывались насчет закрытого гроба. Закрытый гроб подстегивал фантазию и рождал самые страшные предположения.
– Она изуродована, бедняжка, – говорили посвященные. – Оглио – серийный убийца, психопат и сексуальный маньяк. Он держал ее у себя на даче… Она не первая его жертва… Менты ищут с миноискателем вокруг его дома… Уже нашли несколько трупов…
– Ерунда, – отвечали другие, – Оглио прекрасный врач, а не убийца, все вздор и глупости.
– Он выкрутится, вот увидите! У него связи. Там такие дела творились, и все городское начальство принимало участие. Пашка Рыдаев и не таких отмазывал!
И так далее и тому подобное до бесконечности.
Появилась пара статей в местных газетах, на диво сдержанных. Одна почему-то распространялась о преимуществах бесплатной медицины перед платной, которая сто€ит бешеных денег, а в итоге… получаются всякие безобразия. Другая рассказывала о прекрасной женщине Валерии Павловне, столь безвременно окончившей жизненный путь. Автор статьи говорил пространно о моральной стороне дела, не упоминая ничьих имен, обобщая и намекая на высшую справедливость и высший суд. Имея, видимо, в виду, что суд человеческий часто бывает несовершенен.
Да еще некая Магда, экстрасенс и ясновидящая, сообщила одному журналисту, что вызывала дух трагически погибшей женщины, а потому является единственным человеком на свете, знающим
