– Рыжий, – обратился он к собаке, – как ты себя ведешь? Тебя нельзя пускать в приличное общество…
Он присел на корточки и стал вытирать лужу. Псина лизнула его в лицо. Коля уже не выглядел таким бледным, как вначале, щеки его порозовели, плавность движений сменилась суетливостью. Он с силой тер полотенцем музейный пол, бормоча себе под нос нечто маловразумительное. Мне показалось, он слетел с нарезки.
– Вспомнила! – воскликнула вдруг Марина, всплеснув руками. – Это вы! Вы были в музее три дня назад! В парике!
– Не была! – с достоинством ответила я. – Я в музее уже сто лет не была! Париков тоже не ношу. Вы ошибаетесь.
– Не может быть! – воскликнула Марина. – Я же помню! У вас еще была такая сумочка… старинная.
Я пожала плечами и не ответила. Капитан Алексеев, ухмыляясь, с удовольствием смотрел на меня.
– В парике? – встрял Колька, прекращая тереть пол. – Та сумасшедшая? Нет, это не она. Я бы Сашу сразу узнал. У меня профессиональная зрительная память.
– Нам пора, – сказал вдруг капитан Алексеев. – Спасибо за… – он запнулся.
– …хлеб да соль, – подсказала я злорадно.
– Спасибо за… все! – выкрутился капитан. – Прекрасные картины. Особенно «Девушка с розой». Она похожа на вас, Марина.
– Ха! – вырвалось у меня, и я закашлялась. Пять минут назад девушка была похожа на меня.
– До свидания, приятно было познакомиться, – пел капитан, подталкивая меня к выходу.
– До свидания, – отвечала Марина ангельским голосом. – Приходите еще, не забывайте.
– Непременно придем, – пообещал капитан, и мы наконец убрались из музея.
Послеполуденное солнце ослепило нас, и мы, не сговариваясь, перешли на теневую сторону улицы. Некоторое время шли молча. Потом я не выдержала:
– Вам не кажется, что тут что-то нечисто. Колька вел себя более чем странно.
– Не заметил…
– Конечно, куда вам заметить. Вы же с Марины глаз не сводили.
– Красивая женщина, – мечтательно сказал капитан. – Жественность в наше время такая редкость. Я не о присутствующих, – спохватился он, – вы тоже удивительно женственная.
«Вы тоже!» Уж лучше бы промолчал», – подумала я обиженно.
– Жарко, – сказал капитан, стаскивая с себя пиджак. – Хотите мороженого?
– Хочу, – ответила я.
Мы зашли в первое попавшееся кафе, почти пустое в это время дня.
– Александра Дмитриевна, – начал капитан, глядя на меня мудро и печально, – вы спросили, не заметил ли я чего-либо подозрительного в поведении Марины и ее мужа. Конечно, заметил. Я был бы никудышный сыщик, если бы не заметил. Я не знаю, почему они так переполошились. Не знаю и… Хотите честно?
Я кивнула.
– Если честно, – продолжил он, – я не хочу знать почему. Картины на месте – это самое главное. Я устал подозревать окружающих меня людей во всех смертных грехах и постоянно искать подтекст в любом поступке или слове. Я перестал верить в искренность, милосердие и честные намерения. Мне стыдно, но это так, Александра Дмитриевна. Издержки профессии. Возможно, кто-нибудь назовет это жизненным опытом… Возможно. Ведь у каждого есть что скрывать, а я, как старая опытная ищейка, вижу человека насквозь. К сожалению. Я устал, Александра Дмитриевна…
– Вы не могли бы называть меня по имени, – перебила я капитана, – а то я пугаюсь.
– Ладно. Так вот… Саша, я подумал, если даже у них совесть нечиста, давайте оставим их в покое. Картины на месте, это главное… Хотя, должен признаться, имели место определенные странности…
– Какие странности?
– На таможне был задержан гражданин Америки, начальник известного вам Ромы Мыльникова. За несколько часов до рейса кто-то позвонил в информационную службу аэропорта и сообщил, что он предпримет попытку вывезти за рубеж ценные полотна, украденные из музея. Но это была ложная тревога, как оказалось. Картины, которые он вывозил, принадлежали кисти вашего приятеля Башкирцева и еще одного местного художника и особой художественной ценности не представляли. Непонятная история. И, похоже, перекликается как-то со странным поведением художника в музее, не правда ли? Хотя все художники – люди экстравагантные. И собака странная, тут я с вами совершенно согласен…
– То есть вы пошли в музей, потому что… не из-за меня… а потому что… – Я замолчала, не решив, стоит ли обидеться на капитана.
– Из-за вас! Конечно, из-за вас! Ведь к событиям на таможне я не имею ни малейшего отношения. Так, случайно услышал. А в музей я пошел… из-за вас. И очень рад… Знаете, я понял одну вещь, Саша. Жизнь все-таки прекрасна и удивительна! И девушка с розой… В мире существуют девушки с розами, а я никому не верю, во всех вижу жуликов и проходимцев. И если бы я встретил такую девушку, я бы ей, скорее всего, тоже не поверил… И мне стало страшно, Саша… Мне стало себя жаль… Понимаете?
– Понимаю, – ответила я тихо.
– Я, наверное, уйду на преподавательскую работу. В наш педагогический университет, читать философию.
– Думаете, там будет легче?
– Не знаю, Саша… Я никогда не был идеалистом. Но не все же они такие… непробиваемые… эти представители молодого племени. Я уверен, что попадутся один или два, с которыми мы найдем общий язык… И на том спасибо. Ваше мороженое совсем растаяло…
– Что?
– Ваше мороженое растаяло!
– А! Да…
– А вы любите фламенко? – вдруг вырвалось у меня.
– Фламенко? – он оторвал взгляд от чашки, внимательно заглянул мне в глаза. – Испанский танец? Не знаю… А почему вы спросили?
– Так просто…
– Я видел, как танцуют фламенко живьем только один раз, в Барселоне, в дешевой таверне, – сказал он задумчиво. – Так называемое народное фламенко. А до этого видел по телевизору – танцевали молодые гибкие люди в красивой одежде. А в таверне женщина… не очень молодая даже, в простом платье, в туфлях на стоптанных каблуках. Эта женщина была как стихия грубая, сильная, та, что и отталкивает и притягивает одновременно. Тех, из телевизора, я уже забыл, а ее помню. Удивительно… Саша, а почему вы вдруг спросили?
– Не знаю. Так как-то…
– Это что, музей вам навеял? Девушка с розой?
– Наверное…
…Мы вышли из кафе и медленно побрели в сторону городского парка. Домой мне не хотелось. Наверное, капитану тоже. Мы, не сговариваясь, свернули в парк, пошли по аллее с растрескавшимся асфальтом. Из трещин мощно тянулась молодая трава. Из набежавшей тучки вдруг посыпался легкий дождь. Мы забежали под старый кряжистый вяз. Шел дождь, светило солнце. Капли дождя сверкали в косых закатных лучах и шуршали в листьях вяза. Благоухала мокрая трава. От земли поднимался теплый пар.
Дождь все падал и падал. Под вязом было таинственно и тихо. Золотые нитки света пронизывали глубокую тень. Узловатые корни дерева вспучивались из глубин земли, как щупальца гигантского осьминога. Мощный ствол был изрезан глубокими впадинами. Вещее дерево, чей робкий росток проткнул поверхность земли еще во времена язычества… что, собственно, было совсем недавно с точки зрения вечности. Если попросить у него… попросить
