уже, должно быть, десять лет с тех пор, как она видела его в последний раз, и все же волнующие воспоминания о ее страстном детском увлечении вспыхнули в ней с такой силой, как будто все это было лишь вчера.
Алекс Фицсиммонс не заметил ее смущения и, вступив в грязную жижу, обнял девушку за талию, пытаясь поднять. Честити дернула плечами, отталкивая его, и ему пришлось сжать ее руки, чтобы утихомирить.
— Я увязла, — объяснила она неохотно.
Алекс наклонился и слегка приподнял ее юбки.
— И довольно прочно, — подтвердил он, начиная расшнуровывать ее второй ботинок.
Честити уставилась вдаль, одной рукой слегка опираясь на его мускулистое плечо, пытаясь справиться с потоком волнующих ощущений, охвативших ее от его прикосновений. Она слышала, что людям нередко приходится подавлять свои чувства — только теперь Честити поняла, что это значит.
Неожиданно Алекс выпрямился, затем взял ее на руки и отнес на сухой, залитый солнцем участок травы, невдалеке от дуба. Удостоверившись, что его хозяйка в добром здравии. Бастер весело залаял и запрыгал перед ней.
— Успокойся! — произнес Алекс строго, и пес утих, продолжая бешено вилять хвостом.
— Я очень сожалею, что заставила вас испачкать сапоги, — произнесла тихо Честити.
— Забудьте об этом. Я сменю их, как только приеду.
— Приедете? Но ведь ваши крестные уже давно не живут здесь.
— Нет, но ведь я приглашен в ваш дом. — Лукаво взглянув на нее, он добавил: — Я был уверен, что вы имели отношение к этому приглашению.
— Разумеется, нет! — огрызнулась она. — Моя мать не называла мне приглашенных. Я и не думала, что вы входите в их число!
— Сдаюсь, — произнес он тихо.
Алекс обернулся назад и, взглянув на дерево, спросил:
— Омела, не так ли?
Честити кивнула. Он подошел к дубу, сорвал омелу и, поспешно вернувшись назад, с поклоном преподнес ей свой подарок.
Но прежде чем Честити смогла принять его, Алекс отдернул свою сильную руку и теперь держал зелень прямо над их головами. Он замер, взгляд его ореховых глаз был прикован к губам Честити. Ее глаза расширились.
— Сначала штраф, — пробормотал он, наклоняясь к Честити. Коснувшись свободной рукой се щеки, он потянулся губами к ее губам.
Честити закрыла глаза. Потрясенная, она качнулась ему навстречу, чувствуя, как слабеют колени. Алекс выронил омелу и освободившейся рукой обвил ее талию. Это прикосновение моментально вернуло Честити к реальности, и она грубо оттолкнула его.
Алекс в молчании наблюдал, как она вытирала губы тыльной стороной ладони, затем подобрала позабытую омелу и, босая, бросилась через заросли в сопровождении собаки.
Алекс перевел дыхание и собрался с мыслями. Не за этим он прибыл сюда, в Фолкстоун. Впредь ему нужно остерегаться подобного легкомыслия. Он ухмыльнулся своей собственной глупости.
Подняв вымазанные в грязи сапожки Честити, он направился к дому, небрежно насвистывая.
— О, Боже! — вскричала леди Хартфорд, увидев свою старшую дочь. Бросив испепеляющий взгляд на горничную, стоящую позади нее, достопочтенная матрона грациозно упала в обморок. Горничная бережно уложила ее на пол и быстро достала нюхательную соль, чтобы привести в чувство свою потрясенную госпожу.
Честити наблюдала за этой сценой совершенно бесстрастно. Придя в себя, мать слабо простонала:
— Почему, почему?
— Боже мой, мама, это же не конец света. Я пойду и переоденусь.
— Но ведь гости уже прибывают! Что, если кто-нибудь видел тебя? Только что подъехал экипаж Фицсиммонса. И где твоя обувь?
Честити подавила в себе желание съязвить и быстро ответила:
— Если ты позволишь, мама, я сама позабочусь о себе. — Сделав легкий реверанс, она поспешила в свою комнату.
Чувствуя себя в безопасности за закрытыми дверьми, Честити потребовала горячей воды и начала сдирать свои мокрые чулки; грязное платье последовало за ними. Она бросила взгляд на свое отражение в длинном зеркале, только сейчас заметив грязное пятно на щеке. Вызывающе тряхнув головой, Честити накинула халат.
Приняв ванну и вымыв свои не по моде длинные волосы, она расположилась у камина и принялась расчесывать сверкающие локоны. Услышав звонок к переодеванию, Честити автоматически поднялась и направилась в туалетную комнату.
Туалетная располагалась между спальней Честити и комнатой ее сестер-близнецов. Здесь висели на крючках дюжины платьев, в большинстве своем нежных пастельных тонов, делая комнату похожей на радугу.
Ее сестры были уже готовы и теперь весело болтали о гостях и о своих планах. Их горничная Рози собирала нижние юбки и чулки.
— Что ты думаешь о сэре Чарльзе? Разве он не забавен? — сказала Транквилити. — Леди Рэйвенвуд, правда, говорит, что у него ветер гуляет в карманах.
— Но мама ей не верит. Поэтому я думаю, что лорд Рэйвенвуд — лучшая добыча, — отвечала ей Синсирити с якобы знающим видом.
— Я видела, как подъехал Фицсиммонс. Его перспективы не так уж плохи, к тому же он та-ак красив, — продолжала Транквилити с энтузиазмом.
— Я не нахожу его таким уж красивым, — воскликнула Честити, примеряя скромное бледно-лиловое платье. Младшие сестры обменялись взглядами и окружили ее.
— Откуда ты знаешь, Честити?
— Ты подглядывала за ним в салоне? Какая наглость! — Сказала Синсирити.
— Ты просто не можешь быть знакома с ним. Мама сказала, он только что вернулся домой с полуострова,[2] — произнесла Транквилити.
Как сестры и ожидали, Честити немедленно покраснела. Ее голос задрожал, когда она попыталась принять надменный тон и проговорила:
— Я случайно выглянула в окно, когда он подъезжал, вот и все. Но вы вольны иметь свое собственное мнение, впрочем, как и он. — С этими словами она поспешила в свою комнату, но сестры помчались за ней, горячо протестуя.
— Прости нас, Честити, мы только хотели тебя подразнить, — восклицала Транквилити, которая всегда говорила первой.
— Да, Честити, пожалуйста, не расстраивайся, мы совершенно не хотели тебя обидеть! — тараторила Синсирити.
Честити улыбнулась. Они и в самом деле — милые девушки, правда их имена им совершенно не подходят. Синсирити[3] обожала до такой степени приукрашивать любую историю, что ее сходство с правдой становилось весьма отдаленным. Присутствие Транквилити[4] часто означало конец миру и спокойствию.
— Ничего страшного. Я знаю, вы не хотели меня обидеть. Но нам надо поторопиться, если мы хотим спуститься к гостям вовремя.
Сестры умчались в свою комнату. Из-за распахнутых дверей доносились их смех и болтовня. Честити мягко прикрыла дверь и задумалась.
Иногда у нее возникало ощущение, что она живет в чужой семье. Единственным человеком, на которого не распространялось это ощущение, был ее отец. Этот благоразумный человек, не позволяющий
