- Ну и что? - Это сообщение не произвело на Витька никакого впечатления.
- Мы не нашли эту страницу...
- Неудивительно!
- Ее кто-то вырвал.
Витек с недоверием посмотрел на доктора и тут же отвел глаза.
- Я ожидал чего-то подобного. Может, это сделал сам Федор? С него станется.
- Да Федор тут абсолютно ни при чем! Я хочу узнать, что на этой странице? Почему ее вырезали?
- И что же ты собрался делать?
- Думаю позвонить Шмидту в Москву. Пусть сходит в Ленинскую библиотеку, разыщет нужный номер и снимет ксерокс. А ксерокс пришлет мне по факсу.
Витек пожал плечами.
- Да. Близкое общение с Федором не пошло на пользу. Ты занимаешься полной ерундой. Вот что сейчас важнее всего, - Злобин показал на телефон Лайзы, - а не выдуманный призрак. Но если ты так хочешь... Почему бы и нет? Звони.
- Попозже, - сказал Ватсон. - У нас разница во времени - девять часов. Позвоню, когда у них будет раннее утро.
- Валяй, - отозвался Витек.
Ватсон, звеня ключами, направился в кладовку. Если честно, он и сам не придавал большого значения вырезанной странице. То, что в их рядах находится вражеский лазутчик, было, безусловно, куда важнее. Правда, доктор так и не мог до конца поверить в предательство Лайзы.
Он еще не знал, что пройдет несколько часов, и все изменится. И то, что прежде казалось несущественным, неожиданно выступит на первый план.
Белов с восхищением смотрел на великана в красной кухлянке. Раньше он почему-то думал, что чукчи, эскимосы, эвенки, ханты, манси, словом, все народности, населяющие Крайний Север, не очень-то высокого роста. Расхожее представление, тиражированное кино и телевидением.
Но Иван Пинович выглядел настоящим гигантом. Сухой, жилистый, с необычайно широкими плечами и длинными руками, он смотрелся, как мощный раскидистый дуб, непонятно каким образом выросший посреди тундры.
Рультетегина невозможно было не заметить, а заметив, нельзя было оторвать от него глаз. Всё было в нем необычно: и рост, и яркая кухлянка, далеко заметная на фоне зеленой травы, и длинный посох, и собака на поводке... Но более всего поражало его лицо. Казалось, на нем навсегда застыло спокойное величественное выражение.
Из кратких сведений, собранных Лайзой, Белов знал, что Рультетегин - чукча по национальности. Он был родом с той части материка, что непосредственно прилегала к полуострову и формально входила в состав Камчатского региона. Еще Белов знал, что Иван Пинович был оленеводом и являлся одним из самых уважаемых среди аборигенов людей.
Но у Лайзы почему-то нигде не было записано, что Рультетегин - слепой. «И как он может пасти оленей? - подумал Саша. - Как, если это и зрячему нелегко?» Лайза упомянула, что Иван Пинович Рультетегин - самый почитаемый среди шаманов Камчатки. Однако высокий мужчина был одет в простую (пусть и очень яркую) кухлянку, а не в наряд из волчьих шкур; и стоял он не у священного столба, а рядом с финишной прямой. Одним словом, ни внешний вид, ни поведение Рультетегина не вязались в сознании Белова с обликом и поведением настоящего шамана.
И тем не менее Белов не мог отделаться от странного, почти мистического ощущения, что его внимательно рассматривают, хотя... Как может рассматривать незрячий? Но Рультетегин был подобен мощному радару, и Саше казалось, будто его просвечивают насквозь.
Гигант вдруг положил руку на плечо Александра. Белов ни за что бы не подумал, что она может быть такой тяжелой; у него даже подогнулись колени. Чуткие цепкие пальцы, перебирая вязаную материю, двинулись по ключице в сторону шеи и нащупали ожерелье из медвежьих когтей. Рультетегин застыл. И Белов молчал. Затем глубокий низкий голос произнес:
- Видели Хозяина Тайги? И не побежали? Только рогатина и нож? Молодцы!
Великан еще раз почтительно ощупал медвежьи когти и убрал руку.
В первую секунду Саша воспринял его слова как нечто само собой разумеющееся. Стереотип мышления городского человека говорил, что тайга и тундра - это где-то рядом.
Но потом Белов вдруг сообразил, что между Алатырь-Камнем и Камчаткой сотни и сотни верст. Стало быть, Иван Пинович никак не мог знать, что произошло тогда в тайге.
У Саши была рогатина, а у Степанцова - острый нож с широким лезвием. И те самые когти, которые Белов носил сейчас на своей шее, оставили на груди боксера несколько глубоких отметин.
Все было именно так, но... Откуда Рультетегину стало об этом известно?
Словно опережая возможный вопрос, Иван Пинович сказал:
- Каждый человек знает то, что должен знать. Надо только открыть свое сердце и внимательно слушать.
Рультетегин сделал несколько движений посохом, словно выбирал твердую почву для следующего шага, и сказал:
- Уже два часа. В четыре начнет темнеть. Мужчины соберутся у костра, и женщины будут варить оленье мясо. Я хочу, чтобы ты открыл сердце для моих слов, мельгитанин...
Белов машинально взглянул на часы. Было без пяти два. «Ну хорошо, допустим, он сориентировался по солнцу, - предположил Белов и осекся. - Как? Он же не видит солнца!» Внезапно ему показалось, что все это - тщательно разыгранный спектакль, имеющий целью одурачить его и выставить в неловком свете.
В последнее время постоянно происходила утечка информации, и вполне возможно, что о приключении в тайге Рультетегину рассказал некто из беловского окружения. Тот самый некто, что поведал журналистам об Ольге, а Зорину - о намерении Белова лететь на Праздник лета.
- Иван Пинович, - спросил Белов, - откуда вы узнали, который сейчас час?
- Я вижу, - сказал великан; лицо его по-прежнему было застывшим, но в голосе прозвучала усмешка, - твое сердце еще не открыто. Трава всегда знает, где солнце. Она поворачивается к нему даже под снегом. Я чувствую посохом, куда смотрит трава, поэтому знаю время. Ты доволен моим ответом, мельгитанин?
Белов молчал.
- Чтобы знать, не обязательно видеть, - продолжал Рультетегин. - Чтобы видеть, не нужны глаза. Когда тебе всего пять лет, и окружающий мир вдруг погружается во мрак, тяжело постичь эти простые истины. Но когда ты их постигаешь, краски снова возвращаются, и мир становится богаче, чем был прежде. Я должен показать тебе свой мир. Ты готов открыть сердце для моих слов?
«В конце концов, - подумал Белов, - все религии мира и даже язычество, держатся на одном- единственном краеугольном камне - вере. Значит, вопрос сводится к одному - готов ли я поверить?»
- Я... - Саша замялся; еще не решил, готов ли он.
- Ни о чем не думай, - сказал Рультетегин. - Просто слушай. Тума, вперед! - окликнул он собаку, и пес послушно натянул поводок. - Мы будем бороться, - пояснил Иван Пинович и направился к священному столбу.
Белов пошел следом. Он заметил, что люди почтительно расступались перед Рультетегиным. Они не то чтобы избегали его, но опасались приближаться. Наверное, не только у Белова было это странное чувство, что незрячий видит человека насквозь.
Рядом с большим котлом вовсю шли приготовления. Мальчики кидали плавник в огонь, женщины, растирали в деревянных чашках ягоды шикши и голубикы, подкладывали рыбу и желтые коренья.
Собака, оглядываясь на хозяина, вела Ивана Пиновича к священному столбу, где уже вовсю проходили соревнования в метании топора.
Сам топор выглядел обычно - остро заточенное блестящее лезвие, но топорище было не таким, как принято его делать в российских деревнях. Плоская деревяшка служила крылом, и благодаря этому дальность полета превышала сотню метров.
Белов обратил внимание, что каждый участник метал свой собственный топор; мужчины состязались не только в силе броска, но и в умении правильно сделать топорище.
