обратился он к Анатолию Анатольевичу – сколько ты государственных денег за бугор переправил вместо того, чтобы их в дело вложить и людям в их тяжелой жизни помочь!? Сколько фабрик и заводов народных разворовал, ради того, чтобы детишки твои в Париже учились, а сам ты ел, пил от пуза, да каждую пятницу к девкам продажным в баню на машине государственной ездил. Чтобы бабу свою в меха одевал, да брильянтами одаривал, когда дети малы, от голода умирали! А!?
Прервав обличительную речь, Краснухин со всей силы хлестко ударил Бубликова по лицу, и от этого удара у чиновника ручьем побежала кровь носом. Бубликов судорожно попытался остановить её, но из-за связанности рук, был вынужден утираться отворотом пиджака, яростно пошмыгивая разбитым носом.
- За сколько же серебряников ты Родину продал, своим дружкам заморским? Думаешь, помогут они тебе!? – вопрошал старик, неотвратимо надвигаясь над Бубликовым и тот трусливо сжался, опасаясь нового удара, тяжелой руки разгневанного пролетариата. Вид его был столь труслив и жалок, что Краснухин только презрительно плюнул на землю и отошел.
Над поляной повисла напряженная тишина, которую прервал голос седовласого господина.
- Прекрасная обличительная речь наших пороков и грехов, господин конвоир, браво. Но смею вам напомнить, что мы уже осуждены законом, которому вы служите и ваша обязанность не читать нам мораль, а довести нас до места нашего пребывания согласно определению суда так, что идемте, не будем терять время.
Краснухин уперся тяжелым взглядом в седовласого оппонента, но тот презрительно усмехнулся, всем своим видом выказывая превосходство перед гневным оппонентом.
- Гладко звонишь. Тебе бы в депутаты, господин хороший. Цены бы там тебе не было бы. Эх, ничего у них там, в Думе не меняется, ни при царе батюшке, ни при президенте. Одни краснобаи и проститутки, прости господи.
- Так мы идем? – поинтересовался седовласый господин.
- А чего идти? Мы уже пришли – буркнул старик и указал рукой на небольшой ров с горкой свежее выкопанной землей – пришли, господин хороший. Прямо к месту вашего нового пребывания.
Услышав эти слова, заключенные с недоумением и брезгливостью уставились на разверзшее нутро земли, видя в нем новое издевательство несносного старика.
- Не нравиться? – с откровенной издевкой спросил Краснухин, сладостно глядя как побледнели лица осужденных. – Что же я могу сделать, други сердечные. Получайте что заслужили! А ну ребята подведите-ка господ осужденных поближе.
Двое коренастых подручных пинками и кулаками, проворно исполнили приказание мучителя благородных людей.
- Суд говоришь, осудил на десять лет, а я вот попался на вашей дорожке и взял да переиначил. По-свойски, по народной правде вас рассудил, значит. Что страшно, господин хороший? – участливо спросил старик своего оппонента и вновь, тягостная тишина повисла над поляной. И вновь её прервал полностью уверенный в себе голос седовласого господина.
- Не бойтесь господа. Этап физического воздействия как я понимаю, уже миновал, и теперь перед нами разыгрывается дешевый спектакль только ради того, чтобы маленький человечек смог напоследок насладиться видом нашего страха и переживаний. Крепитесь, господа! Не обращайте на это фиглярство никакого внимания и не доставляйте нашему мучителю ни малейшего повода для радости и торжества.
- Спектакль говоришь? А если так? – спросил Краснухин, у которого в руке, в одно мгновение возник наган.
- Если ты думаешь, что вид твоего револьвера напугает меня, то здесь ты ошибаешься. Мы хоть и осуждены, но находимся под защитой закона, и не единый волос не может упасть с нашей головы, без решения суда. Смертную казнь как я знаю, отменили, так, что не стоит размахивать своим наганом перед моим носом. Хватит паясничать. Веди куда следует!
- За волосок не знаю, а вот физиономии кое у кого уже пострадали, от неудачного падения – язвительно молвил Краснухин, но седовласый лишь презрительно улыбнулся. В этот момент он чувствовал себя крыловским слоном, на которого в бессильной злобе лает дворовая моська.
- Значит, не боишься. А давай проверим. Повернись спиной! – выкрикнул старик и, не дождавшись исполнения своего приказа, резким рывком толкнул седовласого к краю ямы.
- Не боишься?
- Нет!
- Ах, нет! А ну ребята, ставьте рядом с ним всех остальных. Если ему за себя не страшно, может за друзей своих испугается – приказал Краснухин и помощники, моментально исполнили это приказание, выстроив рядом с господином Хомяковым его подельников.
- Господа, господа мы же умные люди. Давайте не будем доводить дело до крайностей – торопливо забормотал Шлиппенбах, вертя из стороны в сторону своей плешивой головой. Мы клятвенно обещаем вам…
Он желал развить свою мысль дальше, но жестокий и хлесткий подзатыльник прервал великого комбинатора на полуслове.
- Что уже напустил портки, засранец! Раньше надо было думать, когда воровал, ненасытная твоя душа. А теперь поздно. Вот оно твое последнее пристанище и туда ты с собой уже ничего не возьмешь. Ни дом столичный, ни виллу в Ницце, ни деньги из банка, ничего. Голым пришел, голым и уйдешь! – кричал Краснухин и от услышанных слов Шлиппенбах затрясся от страха.
- Держите себя в руках Платон. Не позволяйте этому мужлану наслаждаться вашими муками. Он нам ровным счетом ничего не сделает! – призывал Шлиппенбаха седовласый, но тому с большим трудом удавалось сдерживать себя. Дикий страх скорой смерти обуял великого комбинатора, и он не мог успокоиться. Для приведения осужденного в чувство, один из помощников старика был вынужден повторно стукнуть его по голове, после чего тот затих.
- Все мы под господом ходим, и всем нам он воздаст по заслугам рано или поздно. Каждый получит то, что заслужил, а если не он, так дети его или внуки – уверенно говорил старик, стоя за спинами выстроенных вдоль края траншеи людей. Шлиппенбах со страхом оглядывались через плечо, но большинство осужденных безоговорочно верило седовласому предводителю, и с презрением ожидали скорого конца затянувшегося спектакля.
- Аз есмь… - начал говорить старик, но был прерван господином Парфишкин.
- Да пошел ты! Праведник хренов! – выкрикнул расхрабрившийся жулик, и это были его последние слова.
За спиной у осужденных возникла тишина, а через несколько секунд затрещали револьверные выстрелы. Стоявший в нескольких шагах от господ банкиров, Краснухин стрелял с двух рук, тщательно целясь из нагонов точно в затылок своих жертв расположенных по центру. Вслед за ним открыли огонь и два его товарища, взяв себе по краю обреченной шеренги. Ни у одного из них, в столь ответственный момент не дрогнула рука, и все пули ушли точно в цель.
Готовясь к проведению столь необычной акции и опасаясь утечки информации, ответственный за её проведение капитан Боровик, не рискнули доверить дело штатным работникам ГПУ, решив привлечь людей со стороны. При отборе и утверждении кандидатур, главный упор делался на то, что у каждого из них имелись веские причины к принятию участия в подобных акциях.
Каждый из членов расстрельной команды имел личную трагедию, понеся утрату своих близких, в гибели которых они винили исключительно богатых людей. Со всеми предполагаемыми кандидатурами, в условиях абсолютной секретности были проведены беседы, после которых все дали согласие на добровольное сотрудничество с ГПУ.
После того как первая группа палачей в составе шести человек была сформирована, все они прошли специальную подготовку по стрельбе из нагана. Предпочтение этому виду оружия была сделана из-за его простоты и возможности продолжения ведения стрельбы в случаи осечки, когда счет времени шел на секунды. Добившись того, что люди обвыкли и освоились с оружием, Боровик доложил наверх о готовности спецгруппы.
Для полной уверенности в успешном проведении акции, капитан лично наблюдал за всем происходившем на поляне, укрывшись за развесистыми лапами ели. Он, пожалуй, из всех участников волновался больше всех, постоянно держа руку на открытой кобуре, готовый в любой момент вмешаться в процесс казни, но этого не потребовалось.
Единственный раз, когда сердце Боровика забилось в бешеном темпе, был момент, когда понявший, что их будут убивать Шлиппенбах, несмотря на сильный страх, нашел в себе силы вскочить на ноги и броситься к спасительному лесу. Боровик уже выхватил оружие, но коренастый Митрич отвечавший за левый фланг, успел упредить его маневр, сразив великого комбинатора двумя выстрелами.
В третий раз над поляной нависла тишина, и на этот раз её никто не спешил нарушать. Только тяжко вздохнул Краснухин, созерцая результат своего деяния, буднично засунул в карманы шинели горячие наганы, и подошел к телам. Убедившись, что все кончено, он махнул рукой товарищам, а сам отошел в сторонку и, вытащив кисет, свернул самокрутку.
- Можно Матвеич? – осторожно спросил старика второй исполнитель, и тот, не глядя в его сторону, молча кивнул головой.
Получив согласие старшего, исполнители стали сноровисто обирать еще теплые тела, без особого стеснения выворачивая карманы, снимать обувь и драгоценные украшения. Все это совершенно не занимало Краснухина. Свершив свой приговор, он разом утратил интерес ко всему происходящему, продолжая сидеть на корточках, безучастно уставившись в одну точку, меланхолично попыхивая самокруткой.
Так он просидел все время, пока его товарищи не сбросили тела в траншею и стали засыпать их недавно вырытой землей. Когда все было закончено, старик достал из сумки колышек и аккуратно воткнул его в свежее насыпанный
