Он покачал головой:
— Да ладно, ничего.
Он встал, опершись рукой о ступени, и пошаркал через двор к себе в дом. Поднял руку на прощание и исчез за дверью. А я остался сидеть на ступенях.
Я наблюдал за пустельгой, кружащей над нашим двором, когда появился Спайк. Птица явно нацелилась на мышь или полевку, потому что зависла в воздухе почти не двигаясь, регулируя высоту парения лишь легким подергиванием хвоста и крыльев, опустив вниз клюв, — неподвижно застывшая пуля, смертельно опасное чудо природы. Я уже говорил, по-моему, что Спайк — парень жилистый и крепкий, но в тот вечер, когда он прыжками мчался ко мне через двор, он вообще показался мне слепленным из одних перевитых жил — тугих, напряженных, натруженных за день. Правда, на лице его сохранялось давешнее глупо-счастливое выражение, оно даже стало еще глупее, чем раньше. Он шлепнулся рядом на ступеньки, хлопнул меня по плечу и возбужденно спросил:
— Ну и как насчет…
— Насчет чего?
Спайк мигом поднялся, залез ко мне в холодильник и достал бутылку пива.
— Ну и денек сегодня выдался!
— Да?
— О да! — Он свернул папиросу. — Черт-те что за денек!
— А что такое?
Спайк закурил и выдохнул дым в небо.
— Хочу тебе кое-что показать.
— Да?
— Точно.
— А я должен кое-что сказать тебе, Спайк.
— Валяй.
— Мама просила тебя предупредить, чтобы ты не делал того, что задумал.
— Чего-чего?
— Ты слышал. Она последние дни все время чувствует запах гари…
— Ага, и видит летающих кошек! — Спайк расхохотался и стукнул себя рукой по коленке.
— Поверь мне, Спайк, это неспроста.
— О да, конечно верю! Но знаешь, что говорят о твоей мамаше в нашем пабе?
— Догадываюсь.
— Так вот, приятель, это тебе давно пора вырасти из всей этой дурацкой магии. Пора глотнуть настоящей жизни, парень! — Он постучал бутылкой по ступеньке и отпил пива. — Вот чего тебе не хватает, парень. Настоящей жизни!
— И что это значит?
— Я тебе покажу. Пошли.
— Куда?
— Ко мне.
— А зачем?
— А это секрет.
Знаю я эти секреты Спайка, но в тот вечер я не смог быстро придумать отмазку, поэтому спустя пять минут я уже догонял на своей «хонде» его фургон по улочкам Гринхэма.
Спайк жил в маленьком, продуваемом сквозняками бунгало: гостиная, спальня, кухня, туалет, а сбоку был пристроен гараж. Осенью дом дрожал от ветра, летом нагревался до температуры кипения, а в дождь отсыревал так, что со стен капала вода. В сентябре, к примеру, на кухне у него воняло плесенью так, что меня тянуло блевать. Прибавьте к этому завывания ветра и тоскливый стук дождя по крыше, и вы поймете, что это было за местечко. Поэтому я обрадовался, когда Спайк сказал: «Пошли в гараж, покажу тебе кое- чего», — по крайней мере, не надо будет пить с ним чай. У него не заварка, а веник, скажу вам по секрету, а чашки он никогда не моет.
— О?кей. — Я последовал за ним, как человек в той песенке, что звучит у меня в голове, когда я выпью или когда решу, что умею играть на гитаре. Пару раз я действительно думал, что сумею ее сыграть, но больше не пробовал. Вообще-то я даже не представляю, с какой стороны подойти к гитаре. Я вспомнил гармошку, которую мне в детстве подарили на Рождество, и как я своей игрой снес крышу нашей бедной Золушке. Задумавшись, я с размаха наткнулся на Спайка — он остановился перед дверью гаража и теперь стучал пальцем себе по носу.
— Ты чего? — спросил я.
— А вот чего! — Он распахнул дверь, и я вошел внутрь. Я вошел, бросил один взгляд по сторонам, и кровь застыла у меня в жилах.
— Ни хрена себе, Спайк! Ты что, рехнулся?
— Я тебя предупреждал, дружок, верно?
— Ох, ни хрена ж себе…
Спайк довольно засмеялся.
— Что… о чем ты меня предупреждал?
— Что однажды мне тоже попрет.
— Ты, придурок гребаный, что ты наделал?
Пучки сохнущих растений свисали со стропил.
— Спайк!
Сотни пучков.
— Неужели ты…
Черт знает, сколько их там было. Точно несколько сотен, а может, и вся тысяча.
— Что я?
Нет, не тысяча, больше. Две? Три? Я не знал. Не хотел знать. Я хотел закрыть глаза, а потом открыть их и увидеть пустой гараж. Я сказал:
— Спайк, не могу поверить, что ты сделал то, о чем я думаю.
— А о чем ты думаешь, умник?
— Неужели ты спер весь урожай тех жутких типов?
Спайк смотрел на меня, и его тупая башка кивала и кивала, как будто у нее была своя жизнь, как будто ей было плевать, торчит ли она на хозяйской шее или гуляет по горам Непала. Землетрясения, наводнения, да пусть хоть яки откроют рты и вознесут хвалу собственному богу — голова Спайка все так же кивала бы, не останавливаясь.
— Ага, — сказал этот недоумок, — весь до последнего листика.
— Боже мой, мама… — я подождал, пока звук этого слова не растаял в воздухе, — как мама была права! Она во всем была права, парень, и теперь ты влип! Причем по-крупному…
Глава 6
Глупость человеческая — это слезы, слезы тех, кто остается с разбитым сердцем или башкой на чужой карусели, когда умные уже успели соскочить. Проблема дурака в том, что он разговаривает на языке, которого и сам не понимает. Я стоял в дверях гаража и смотрел на дурь, но язык отказывался шевелиться. Целую вечность я ничего не мог вымолвить. Да и что я мог сказать, а? И зачем? Слова рождаются у нас в голове, отламываются по кусочку, падают на землю. И что от них остается? Осколки. Обломки, которые поглощает земля, а много веков спустя вновь выкапывают на свет археологи, отчищают, отмывают, изучают, классифицируют и ставят под стекло. А потом на них пялятся скучающие подростки. Или мечтатели. Мне столько надо было высказать Спайку, но слова столпились у меня в голове и толкались локтями, желая пролезть вперед, а я их не пускал. Как будто знал, что произойдет потом, как будто мог подсмотреть будущее, увидеть веревки и острую, холодную сталь, почувствовать ужас и боль, услышать
