обрабатывать? Все это уж забыто. Никому нет теперь до этого дела. Работала с женщинами вместо лошадей. Пахали на себе. Нас было четыре бабы, вот и менялись. И боронить боронили, сколько земли прошли. Косила, таскала мешки на себе. Работала и на ферме. Со скотиной и то горе было. Ни дров, ни сена.
Помню, одна корова чуть меня не зашибла. Кто-то привез немного сена. Вот я и решила им дать. Может, думаю, встанут.
Одна корова больно слаба была. Дала я ей сена, а она на задние ноги вскочила, а на передние встать так и не смогла.
Рухнула на меня. Долго я после того болела, все-таки отошла. Да где только не работала. Да ведь не только я одна, все женщины работали.
Еще я помню, как-то ходили в Колянур (село поблизости. — В. Б.) в лаптях, а уж весна была. Иду по льду, то тут вода, то там. Еле-еле по реке дошла до берега. На берегу больно много снега-то, я как прыгну, да вся в снег ушла. Ноги-то в воде, чуть лапти не оставила. Давай санки к берегу тянуть. Хорошо, что веревка длинная была.
Молодая-то больно быстрая была на ноги-то, хоть куда бегала. Вот бы вернуть годы молодые, мужа бы повидать. Да ничего не сделаешь. Пореву, пореву да дальше живу. Вот на внуков гляжу и радуюсь, посмотрел бы на них муж, вот бы порадовался, да ничего не вернешь. Во всем виновата война, будь она проклята.
«Вернуть бы молодость…»
Лежнина Клавдия Михайловна, 1921 год, село Муша, крестьянка
Все ходили пешком, в любые морозы. Одежда была плохая, часто обмораживались. Везде на работах побывала: в Кирове, в Йошкар-Оле. Помню, в Йошкар-Оле пилили деревья. Деревья не обхватишь, вот сколько здоровы они были. Силы-то никакой не было, плохо кормили. Хлеба давали по 500 грамм, да и то сырого. На квартиру придешь, и поесть нечего, что из дома привез, то и ладно. Из дома взяла сушеных картошек да вода, вот и все питание. Как-то летом набрали ночью грибов, а каких, хороших или плохих, — разве видно. Утром у всех животы болели.
В избе были лавки, один шкаф хороший. Подушка, матрац — все соломенное. А спала когда на ферме, так и на голом полу. В Кичму ездили за горючим, а обратно на себе. Нас было десятеро, бочку горючего тащили. Да, сколько мы на себе всего перетаскали, страх божий, лошадей-то не было.
Снопы на себе таскали, день и ночь работали. Днем косили, ночью сено подбирали. Кормов-то не было, лошади гибли. Из тридцати осталась одна, на ней воду возили.
В праздники некогда было веселиться. До войны-то веселились. Да я и всю хорошую одежу променяла на хлеб.
Налогами обложили. Помню, пришла домой, а дом заколочен. Из печки, из сундука — все собрали. С мамки последнюю юбку сняли. По воду идти — ведер нет.
Вот во сне иногда увижу войну, проснусь — так и дрожь берет. Как работали в войну, сейчас так не работают. Спали больно мало. Я спала в лаптях. Солнце только встанет, опять идти. Руки опухли, не могу захватить ничего. Жала на коленках. Хлеба кусок да луковицу проглотишь — и опять работать. Зимой возили на лошади хлеб, тоже хоть какая погода. Мешки таскали на себе до складов. По лестнице ходили, одной рукой держишься за поручни, а другой мешок придержишь.
Если вспоминать, то больно много всего перенесла. Много уж и забыла, время-то идет. Многие подружки и умерли.
«В войну жили дружно…»
Горячевская Фаина Павловна, 1917 год, дер. Попова Выставка, крестьянка
Жила я тогда в колхозе «Красная заря» в деревне Попова Выставка, работала во время войны на полеводстве: пахали землю, собирали урожай. Пахали на быках, а то и сами запрягались (лошадей-то не было, всех на войну забрали). Работали и день и ночь. Работала и телятницей на скотном дворе. Для каждой скотины надо все на своем горбу перетащить. И напоить животину и накормить — все вручную. Да хорошо, есть если чем, — радуемся, а бывало, что и нечем, так вместе со скотом ревем. Жалко, а дать нечего, ни соломинки нет.
Работали мы много, а ели мало. Пойдешь на работу — наваришь травы, да в бурак и в сумку. На поле нарвешь шишек от клевера — хорошо, а так-то ведь не разрешали, сторожей ставили. У кого была корова, тому намного легче жилось. Это, можно сказать, спасение. Хоть для ребятишек молочко есть, а когда удается скопить, так и маслице. Если все хорошо, да теленочка принесет — счастье, значит, мяско будет.
Только вот волков во время войны развелось — табунами ходили, людей даже не боялись. А пастушили ребятишки, да старика какого дряхлого приставят еще, чтоб присматривал. Еще за них расстраиваются матери: как бы чего не случилось, а то почти каждый день то овцу волки утащат, то корову зарежут. А если пропадет корова — настоящая беда. У нас за десять дней до отела корову зарезали, случилось что-то с ней, заболела. Так я этот день как один из самых черных, страшных вспоминаю.
Валя (дочь. — В. Б.) у меня малолетняя была, сама-то я и травы наемся, а чем ее накормлю? Спасибо, односельчане помогли. Люди тогда очень дружные были, последней горбушкой с тобой поделятся. Раньше люди добрей были. Горе, слезы, но жили дружно, наверное, потому, что все в печали были. И детишки, и старики, как чуть посильнее — на работу. Есть ведь всем хотелось, а хлеб давали только тем, кто работал. Ребята и в школу ходили, и работали. Каждый что мог делать — делал. Многие умирали даже при работе от голода. Жил у нас в деревне Афанасий, годами стар, но крепкий старик. И так он истощал, ослаб, что однажды драл лыко да так за работой и помер. Все хозяйство в годы войны легло нам на плечи: бабам, ребятишкам да старикам.
Что необычного было во время войны, так это грозы. До войны таких не было. Все небо заволакивает тучами, кругом темно. Потом так загремит, так засверкает — в избе светло. А град бывал по яйцу. Буря подымется — дома вскрывало, крыши вздергивало, нередко и людей убивало. Страшные грозы были.
У нас в деревне было 38 хозяйств. Когда война началась, мужиков всех на фронт забрали. Остались только старики да мы с ребятишками. Война закончилась, а из тех, кто воевал, 27 не вернулись домой. Не успеем одного оплакать, а уж на другого похоронка пришла. И самое большое желание у меня было, чтобы Федор (муж. — В. Б.) пришел живым. Он на войне был восемь лет без двух месяцев. И было такое время, когда от него целый год писем не было. Это было в сорок третьем году. Их часть попала в окружение, Федор был два раза ранен. И год никакой весточки от него не было. Все слезы, наверное, в тот год выплакала. И когда случилось первое письмо после такого долгого перерыва, так самая большая радость за всю войну это была. А потом после госпиталя ему дали месячный отпуск. Когда уходил Федор, Валя совсем мала была, не могла еще запомнить. А тут он пришел, а она к нему никак не подходит. Во всю головушку ревет и кричит: «Уходи, дядька, не трогай мою мамку!» Ей три годика тогда было. Я тоже сквозь слезы смеюсь да разъясняю ей, что это не дядька, а папа ее.
Часто ли вспоминаю те годы? Фаина Павловна, вздохнув, сказала: «А чего их вспоминать-то? Тяжело, очень тяжело жилось тогда. Теперь жизнь хорошая, а плохую зачем вспоминать? Ее забывать надо».
«Горе и сближало нас»
Ашихмина Глафира Николаевна, 1912 год, пос. Вахруши Слободского района,
