помочь фронту; говорил, что скоро кончится война. К весне скот в хозяйствах гибнул с голоду. Началась посевная — все, кто мог, вышли пахать. Поле было в трех километрах от деревни. Вдруг видим — идет мальчик босый и машет руками. Мы увидали и приостановились, чтобы услышать, что он кричит. Одна баба поняла — война кончилась. Мы пошли навстречу, некоторые падали, подкашивались ноги — то ли от радости, то ли от изнеможения. Это было 9 мая 1945 года.
«Душа вон!»
Перминова Татьяна Ильинична, 1915 год, рабочая
Вспоминать про то не хочется. А иногда вспомнишь — душа вон! Помню в городе только серые дома и очереди за хлебом. Занимали очередь вечером, стояли всю ночь и только к вечеру получали по карточкам хлеб. Детей оставить не с кем, а хлеб нужен.
Страшно было, помню, как соседи болели от голода. Мать у них была безответственная. Хлеб, который получала на паек, съедала почти весь сама или меняла на вино, а дети голодали.
Голод вообще был везде. Одежды у нас никакой не было, т. е. только самое необходимое, да и то — серые тряпки. Все покупалось и продавалось на рынке. Но не все люди голодали. Я ездила за мукой к сестре, в деревню (у них тоже голод был после войны), останавливалась у дальних родственников. Очень запомнилось, что ни в одном доме не было нормального хлеба (почти одна трава), а у них — белый каравай. А в то же время свекровь ихняя пухла от голода. Хлеб они, наверное, воровали.
«В мешках не было муки»
Суслопаров Владимир Иванович, 1925 год, дер. Рябовщина, рабочий- шлифовщик
В 1947 году мне дали отпуск за пять лет флотской службы. Когда мы с товарищами сели покушать на вокзале Мурманска, то нас окружили пацаны, человек тридцать, которые увидали у нас бутерброды со сливочным маслом. Мы почувствовали, что они такой пищи давно не видели. Тогда мы всю еду свою раздали им. Тогда буханка хлеба с рук стоила 300 рублей. Дома тоже ждали разочарования: демобилизованный сосед мой и двоюродный брат, который старше меня на год, работал в то время бригадиром и пригласил меня в гости.
Его мать, моя тетя, принесла закусить нам два яичка. Когда я спросил хлеба, то она заплакала и сказала, что такой хлеб я есть не буду. Я все-таки настоял, и она принесла нам черные лепешки под цвет угля. Когда я откусил, то не знал, как проглотить его, а выплюнуть не мог, т. к. боялся обидеть родную тетю. С большим трудом я проглотил тот кусок. В этих лепешках не было главного — муки. Лепешки были из клевера, прошлогодней картошки с добавлением древесных опилок. Единственно, что спасало тогда семьи от голодной смерти, это молоко, у кого была корова, и картошка.
Глава 12. «Я и лошадь и я бык…»
«Песни были пополам со слезами»
Солодовникова Нина Алексеевна, 1918 год, дер. Студеново, крестьянка
Все изломала война. Васю (мужа) в 1942 году взяли на войну, и последнее письмо я получила от него в октябре 1942 года из-под Сталинграда. И остались мы без мужика в доме: двое маленьких детей, свекровь и золовка. Вспоминать о той жизни не хочется, не жизнь была, а каторга, но все вспоминается само. Кем я работала в войну? Да всем была! И пахала, и сеяла, боронила, и жала, и молотила, и грузила. Потом мешки возили государству. Работала в лесу, на конном и скотном дворах. Работали от темна до темна. Ели плохо, к осени лучше, а к весне хуже.
Наша деревня еще жила лучше, чем соседские. У нас из своих не было нищих, а вот от соседних деревень нищие к нам шли все время. Кажинный день под окном было слышно: «Подайте Христа ради». И, уходя на работу, оставляли для нищих куски хлеба, вареные картошки, чтобы дети им подавали. Жалко было, ведь собирали дети, старики или калеки. Самой большой опорой тогда была кормилица — корова.
Время было очень голодное. Ну, с осени хлеб был чистый, из одной муки. С «говенья» начинали в хлеб добавлять картошку, а к весне уже и траву: молодую крапиву, клевер, листья свеклы. Когда снег стаивал, собирали мерзлую картошку, которую не успели выкопать осенью. А когда поспевала рожь, варили из зерен кашу. Так и жили. Времени на отдых было мало. Работали все вместе. Сходились в одну избу, пряли, вязали, пекли и пели. Сколько песен было перепето. Песни были пополам со слезами.
До войны, конечно, жизнь была радостная. Были молодые, был муж, который любил и жалел. А война все нарушила, никаких радостей не оставила, одну тяжелую работу. О чем больше всего вспоминала и переживала тогда? Конечно, о мужиках. В деревне у нас было 94 дома, и из каждого ушли мужики на войну, а из которых и не по одному. Вот и ждали все писем с войны. Письмо было радостью, а сколько пришло похоронок, сколько их приносили письмоносцы… Вернулось с войны только тринадцать мужиков. Радио в деревне не было, все новости узнавали от уполномоченных, которые приезжали из города. Мне порадоваться в войну только один раз пришлось, одно только письмо и было от мужа. Писал он, как там жарко приходится. Помню, писал он не прямо, что был бой, а «недавно у нас был большой праздник, у многих после него заболела голова, а у меня пока ничего». Мы поняли, что был бой и много погибло. Письмо это потом у нас забрала милиция, видно, какая-то неразбериха вышла, и он потерялся по ихним спискам. Потом мы писали письма, но ответ был: «Адресат выбыл неизвестно куда». И только после войны получили похоронку.
Одевались все плохо, но одежду делили на праздничную и будничную. И в праздники наряжались. Праздники справляли в основном религиозные. Плохо было с обувью. Летом ходили босиком и в лаптях, зимой в валенках. Плохо жили все, бедно и никому не завидовали.
После войны деревня стала стареть. Новые дома не строились. Некому было строить их. А сейчас наша деревня совсем одряхлела, и скоро ее не будет — доживают одни старики.
Много было в те годы страшного. Боялись дезертиров. Были они в лесах, ходили по ночам в деревню и отбирали хлеб и картошку. Был один дезертир в деревне и у нас. Жил в подполье в своей избе. Искали его, нашли и застрелили прямо в его избе. Страшно было, но не жалели его бабы. Таинственное тоже было. Многие бабы как бы въявь видели своих мужей, разговаривали с ними. Так бывало после похоронок, видно, очень тосковали по своим мужьям, вот и казались они бабам.
Дети были вечно голодные, не знали игрушек, зимой сидели дома. Гулять было не в чем — ни одежды, ни обуви не было. В школу многие не ходили. У нас была в деревне начальная школа, вот туда на руках носили детей учиться. А в село Первомайское уже не ходили многие (там семилетка), не унесешь ведь на руках за четыре километра. Военные дети… Основной мечтой их было вдостоль поесть хлеба. Дети не знали, что такое белый хлеб. Только из рассказов взрослых слышали, что есть хлеб белый, как бумага.
Тяжелая была жизнь в деревне. Трудная была работа, плохо одевались, голодали, мерзли в избах, не было керосина, сидели с лучиной. Но друг к другу люди относились по-доброму, жалели друг друга. Ругались тоже, конечно, но долго не сердились. Часто вместе пили чай. Самовары тогда были ведерные. Кипятили их и созывали всех соседей пить чай. Если было лето, то кричали прямо в окно: «Вера, иди к нам
