Теперь Профессор жалел, что расколотил приемник: был бы хоть какой-то свет. Кряхтя, он поднялся и, держась за грудь, босиком прошлепал в неработающий гигиенблок. Вони от забившегося унитаза он уже не ощущал. На ощупь раздирая на подтирку хрупкие страницы древнего лабораторного журнала, он смотрел перед собой в темноту, на пульсирующий красный огонек чудом уцелевшего хронометра. Света он не давал, а только помигивал, отмеряя секундами оставшееся им время.
Справив нужду и подтянув пропотевшие трусы, лаборант прошлепал к огоньку поближе — постоянная тьма была непереносима. Поднес разодранный лабораторный журнал к пульсирующей красной точке — не удастся ли что-нибудь рассмотреть? Он увидел, чуть светлее окружающей тьмы, силуэт собственных пальцев и растянул рот в улыбке.
Но, как он ни щурился, ему не удалось разглядеть ничего на странице лабораторного журнала. Выхваченные из тьмы закорючки, выдавленные на дешевой старинной бумаге бледным карандашом, не складывались в формулы. Профессор усмехнулся и опустил журнал, разжав руки. Тот с шуршанием упал на пол. Приспичит — искать придется, подумал лаборант, но нагибаться за ним не стал.
На звук подойдя к раковине, он бережно взял в руки миску, тут же подставив под капли соседнюю. Сжимая миску в руке, на ощупь проследовал к постели жены. Потряс ее за голое, потное плечо в слезящихся кратерах язв.
— Мойра, водички… — прошамкал он сухим ртом.
Почувствовал, как она берет мисочку у него из рук. Стоял, наклонившись над ней, пока она делала два скупых, медленных глотка. Мисочка толкнулась ему в руки.
— Ты тоже пей, — просипела она безголосо и улеглась обратно.
Профессор знал, что она оставила ему гораздо больше, но сил возражать не было. Он жадно влил в горящее горло остатки воды и сел рядом с женой, держа ее за руку.
— Спи, — прохрипела она.
Он не ответил — закрыл глаза и смотрел перед собой в черноту, в которой пылало красное пятно — зафиксировавшийся на сетчатке огонек хронометра. Пятнышко становилось все меньше и темнее, меняло очертания, пока не стало похоже на искривленный знак невиданного химического элемента.
Задремавший лаборант вздрогнул и схватился за край кушетки. Спать нельзя! Огненный искривленный знак хоть и поблек, но все еще стоял перед глазами, окруженный черным бархатным полем. Профессор прищурился, пытаясь рассмотреть его получше. Что-то знакомое… знак раздвоился, поплыл перед глазами, и совсем рядом лаборант услышал довольный смешок.
Это толстая ведьма опять за мной пришла, подумал он. Но я с ней не пойду. Как Мойра одна помирать будет? Ей страшно будет…
— Уходи, — прошептал он, вытянув в темноту руки. — Пошла прочь! — и для убедительности потянулся за своим обсидиановым скальпелем. Схватил и поскорее засунул в карман, похоронив среди каких-то старых бумажек, использованных чипов и прочего мусора. Когда он вытаскивал руку, одна бумажка, зацепившись за рукав, упала на пол.
Ведьма обиженно побурчала и замолкла, но лаборант слышал ее натужное, зловонное дыхание. Ей же не нужен воздух, чего ж она дышит? Наверное, это и есть галлюцинации, осенило его.
— Наверное, — тоненько подтвердил бабий голос.
Лаборант схватился за край кушетки и почувствовал, как ведьма что-то пихает ему в руку. Он непроизвольно сжал пальцы и ощутил клочок бумаги — тот самый, что он обронил.
Надо же, и тактильные галлюцинации тоже, подумал он. А вслух сказал:
— Уходи. Мы не твои. — Слова находились сами — он и не сообразил бы, что сказать, но ведьму это, похоже, убедило.
— Уйду-уйду, — пропищал голос, и лаборант услышал шлепанье босых ног по полу. Шаги удалялись. Раздался смешок, скрипнула дверь — и все стихло.
Профессор сидел, обливаясь потом и хватая ртом пустые остатки воздуха. Рука его была по-прежнему сжата — так крепко, что он не мог понять, держит он в ней что-нибудь или нет. Он встал, подобрал пустую мисочку, добрался, натыкаясь на столы и шкафы, к раковине, вытащил подставленную мисочку и вылизал из нее накапавшую воду. В голове сразу просветлело.
Подойдя к огоньку хронометра, лаборант поднес к нему крепко сжатый кулак. Раскрыл пальцы.
Это был десятилетней давности пропуск на космодром Сатиш Дхаван, пожелтевший и в пятнах.
Он поднес руку ближе к глазам. Прищурился.
В темноте пятна на бумажке сами складывались в знаки. Профессор наморщил нос, всматриваясь, читая собственную галлюцинацию — это-то он понимал — буква за буквой и элемент за элементом.
Она оформилась в химическую формулу. Поводя головой из стороны в сторону, он смотрел на хрупкий листочек. Сердце заколотилось, а ноги разом ослабли. Лаборант схватился за железный угол шкафчика, на котором стоял хронометр.
Формула, которую он искал все эти месяцы, горела перед его воспаленным незрячим взором, а ему было ее ни запомнить, ни записать!
Да и зачем — запоминать? Какая от нее теперь польза?
Он потряс головой, разочарованный, и сунул листочек обратно в карман, при этом больно порезавшись о проклятый сверхострый скальпель. Он слизывал кровь с пальцев и уговаривал себя, что эта так называемая формула — лишь продукт воспаленной фантазии. Утром он проснется — если проснется, конечно, — и на трезвую голову она окажется случайным набором элементов, неспособных к логической связи между собой.
Но все-таки. Он усмехнулся и вернулся к постели жены. Потряс за плечо.
— Мойра, вообрази… — начал он и застыл.
В удушающем тепле лаборатории плечо жены налилось неживой тяжестью.
Профессор охнул, провел рукой по ее лицу, приложил ладонь к полуоткрытым губам. Ни дуновения. Приложил ухо к груди — где оно, это сердце, с какой стороны, как его надо слушать? Но грудь жены была тиха — ни стука, ни хрипа.
Он вскрикнул, начал толкать ее в грудь кулаками, воображая, что делает массаж сердца. Набрав полную грудь пустого воздуха, вталкивал его в ее легкие через рот и снова толкал кулаками в жесткие, еле прикрытые кожей ребра.
Когда Профессор совсем обессилел, то сполз на колени рядом с кушеткой, трясясь от возбуждения, ткнулся лицом в шею жены, в ее жесткие волосы, и замер, глядя перед собой невидящими глазами.
Капитан Тео Майер спал, подложив руку под ввалившуюся щеку. Желтоватое лицо его было покойно. Он лежал, по уши завернувшись в одеяло, и вздрагивал во сне.
Тадефи коснулась плеча Бой-Бабы:
— Лучше его не трогать. Проснется, тогда дадим ему лекарство.
На цыпочках все вышли в брехаловку. Йос повалился в кресло и застонал, закрыв лицо руками.
— Какой кошмар, — проговорил он. — Наш капитан! Наш Майер!
Он поднял голову, оглядел остальных жадными глазами.
— Но зачем он это делал? — пересохшими губами спросил штурман. Закрыл глаза, задумался. — Да, да, да — теперь все становится ясно! — он тряхнул головой и вновь застонал сквозь зубы. — Как же мы не сообразили, что Майер ненавидит Рашида больше всего на свете! Ведь именно из-за него Тео когда-то потерял все! Потерял своего Троянца!
Штурман схватился за голову, раскачиваясь в кресле. Через пару минут он поднял голову на остальных и быстро заговорил:
— А я-то все никак не мог понять, почему Майер так охотно согласился взять Рашида на борт. После всего, что между ними двоими было сказано и сделано. Я, по правде говоря, решил, что капитана тупо припугнули в Обществе Соцразвития. А оказалось… — штурман недоверчиво покачал головой, — оказалось так просто! Они сами на блюдечке поднесли Рашида Майеру. И он…
— Поня-атно, — Живых сидел в сторонке и кусал пластиковую соломинку, выуженную из автомата с кока-колой. — Это объясняет смерть Рашида. А нас тогда за что?
Йос нетерпеливо взмахнул рукой:
— Подождите! Я подозреваю, что Кок стал свидетелем убийства Рашида. Ведь он со своим диабетом
