Дверь камеры Марион открылась. Вошла молодая женщина в деловом костюме.
— Пойдемте, мисс Марш, — сказала она, сделав приглашающий жест.
Марион с трудом поднялась. Ноги казались свинцовыми. Перед этим она долгое время пролежала неподвижно, глядя в одну точку — так как не могла предпринять никаких действий.
Женщина протянула руку, и Марион ответила рукопожатием.
— Я — агент Перес, — сказала латиноамериканка с официально-вежливой улыбкой. — Пришла забрать вас отсюда.
Марион растерялась. Что означает такая внезапная перемена в обращении?
Они прошли по многочисленным коридорам и снова оказались в более привычной для Марион атмосфере кабинетов с окнами и меблировкой. Марион заметила, что снаружи небо по-прежнему голубое. Невидимые тиски, все это время сдавливавшие ей грудь, наконец-то разжались. Агент Перес ввела ее в женскую раздевалку:
— Мы покинули пенитенциарный сектор и вошли в сектор для персонала. Вы можете принять душ, если хотите. Оставьте свои вещи на стуле, вам принесут чистую одежду. Вы также имеете право сделать один телефонный звонок.
— Почему вдруг такое отношение? — поинтересовалась Марион. — Еще вчера со мной обращались как с преступницей наихудшего сорта.
— Официально вы продолжаете считаться таковой. Но Аарон Альтман решил не морить вас голодом, даже несмотря на это.
— Очень любезно с его стороны. Но я не собираюсь падать в голодный обморок.
— Это мы увидим на брифинге.
— Брифинг — это что? Что-то вроде судебного процесса, только без адвоката?
Агент Перес посмотрела на нее странным взглядом, в котором одновременно отражались недовольство и невольное уважение.
— Поторопитесь, — сухо сказала она. — У нас не так много времени.
Не обращая больше внимания на Марион, агент Перес принялась набирать что-то на клавиатуре своего смартфона. Марион разделась и вошла под душ. Горячая вода, заструившаяся по плечам и спине, доставила ей невероятное удовольствие. Она вымыла голову жидким мылом, затем принялась натирать им каждый сантиметр своего тела так лихорадочно, словно хотела смыть все воспоминания последних часов.
Она закрыла глаза и попыталась не думать ни о чем, кроме окутавшего ее пара и забвения… Но это ей не удавалось. Образ Натана, прикованного к больничной койке, постоянно всплывал в ее памяти. Хуже того — теперь к нему добавился еще и образ Хлои, стоящей на парковке и кутающейся в отцовскую куртку, слишком большую для нее. Марион снова видела перед собой разноцветные пряди волос девочки, ее большие голубые глаза, растерянно глядящие вслед отъезжающему автомобилю, словно в немой мольбе — не оставлять ее одну среди ночи, не исчезать так же внезапно, как уже исчезли ее родители…
Разумеется, у Марион не было выбора — индеец угрожал ей пистолетом. Но она должна была хотя бы попытаться что-то предпринять, даже если пришлось бы пожертвовать своей жизнью, чтобы сохранить жизнь ребенку. Однако она не сделала ничего.
В свои тринадцать лет Хлоя уже потеряла мать — при ужасных обстоятельствах. После этого она своими глазами видела, как в ее отца попала пуля. И наконец, ее бросила — фактически предала — Марион. Бросила совершенно неожиданно, самым наихудшим образом, оставив ее тело и душу в руках маньяка. Даже если девочка выживет, сможет ли она надеяться на что-то хорошее в этой жизни? Какое будущее она себе создаст в таком жестоком мире взрослых?
ФБР подозревало Марион в пособничестве террористам, но на самом деле все обстояло гораздо проще: ее сердце было полностью опустошено. Она не могла больше пролить ни одной слезинки, потому что чувствовала себя недостойной даже плакать. Борьба с индейцем в один миг лишила ее культурного слоя — с такой же легкостью снимают шелуху с луковицы, — оставив одну животную сущность. Сейчас готова была отслоиться и следующая оболочка, оставив ее душу полностью обнаженной. И то, что Марион видела в своей душе, казалось ей омерзительным: выяснилось, что она способна бросить на произвол судьбы другое человеческое существо. Что она до такой степени эгоистична — или просто глупа, — чтобы оставить ребенка в руках психопата. И поэтому она больше не рассчитывала ни на чье сочувствие по отношению к самой себе. В том числе на свое собственное. Страдать — вот все, чего она хотела.
Она закрыла воду, завернулась в полотенце и вышла из-под душа.
На этот раз она оказалась одна — латиноамериканка в деловом костюме уже ушла. На спинке стула висела чистая одежда, как и обещала агент Перес, а на сиденье стоял поднос с едой, накрытый целлофановой пленкой. Картонный пакет молока, бутылка газировки, горячее блюдо, кукурузные хлопья… Марион выпила молоко, но не притронулась к остальному. Затем надела блузку, костюм, туфли на каблуке.
После того прощального взгляда Хлои она перешла в другой разряд женщин — вроде Катрин Борман. И если бы не чувствовала себя так, словно ее сердце разбилось на кусочки, ее наверняка позабавила бы такая ирония судьбы.
Вернулась агент Перес:
— Вы так и не поели?
— Нет.
— Как вам угодно. Идемте.
Марион со своей сопровождающей вошла в конференц-зал, где находилось примерно два десятка человек, бурно о чем-то спорящих.
— Что происходит? — вполголоса спросила она у агента Перес.
— Мы получили посылку. В ней оказались органические элементы.
— Н-не понимаю…
— Иначе говоря, элементы, относящиеся к человеческому телу. — Жестко взглянув на Марион, она добавила: — Пряди волос, окрашенные в разные цвета. Но самое главное — отрезанный палец.
Аарон Альтман призвал собравшихся к тишине. Человек в белом халате, судя по всему судмедэксперт, поднялся на помост и подошел к микрофону. Альтман пристально посмотрел в глаза Марион, но она выдержала этот взгляд. Он сделал ей знак сесть вместе со всеми остальными.
— В нашем распоряжении двенадцать полностью целых волос, сохранивших неразрушенную луковицу, — заговорил судмедэксперт. — Нам понадобятся двадцать четыре часа, чтобы сделать полный анализ ДНК митохондрия.
Он нажал клавишу пульта. Проектор старого образца направил на стену многократно увеличенное изображение волос, о которых шла речь.
— Но у нас уже есть первые результаты сравнительного анализа этих волос с теми, что были найдены на расческе Хлои Фог у нее дома. С уверенностью девяносто восемь процентов можно заявить, что это ее волосы. Кто-то срезал их и отправил нам в посылке.
Появилась новая фотография: отрезанный палец.
Большой палец.
«О боже… Нет!» — в смятении подумала Марион.
— Второй элемент — большой палец правой руки. Отрезан на уровне межфалангового соединения. Очень тонкая работа, выполненная с помощью хирургического инструмента. Я бы сказал, что человек, осуществивший эту операцию, весьма искусен — или же отсечение пальца просто является для него привычным делом. Мы обнаружили следы посттравматического кровотечения — это ясно указывает на то, что жертва в момент совершения операции была жива. Но мы также нашли многочисленные повреждения, появившиеся в результате долгого хранения при низкой температуре. То есть отрезанный палец долгое время хранили во льду.
— Мы получили его в изотермической упаковке, заполненной искусственным льдом, — заметил Альтман.
— Нет, этого было бы недостаточно для повреждений, о которых я говорил, — пояснил врач. — Этот
