разделяло всего несколько футов, но Джо Биверскин ни разу не взглянул на нее, даже виду не подал, что замечает ее присутствие Теперь гуси часто кричали в вышине, и всякий раз люди, сидевшие по каноэ, возбужденно лопотали друг с другом на кри, а Кэнайна не понимала ни слова.
Было далеко за полдень, когда они добрались до поляны на берегу Киставани и причалили к берегу. Кэнайна заметила, что на поляне еще с прошлого года сохранились остовы вигвамов. В этих местах было больше гусиных стай, и они часто низко пролетали неподалеку. Мужчины тотчас схватились за ружья и скрылись по разбегавшимся от берега извилистым тропинкам. Женщины и дети принялись разбивать лагерь, прикрепляли мешковину к шестам, разводили костры, рубили ветки.
Кэнайна услышала частый треск ружей. Уже смеркалось, когда мужчины вернулись. Многие тащили гусей - крупных, серых, длинношеих птиц с белыми щеками. Джо Биверскин тоже нес гуся и с торжествующей улыбкой бросил его к ногам жены, игриво обняв ее Кэнайна с любопытством наблюдала за ним - она никогда еще не видела, чтобы он улыбался или проявлял по отношению к матери какие-то чувства.
Женщины быстро ощипали гусей и стали разделывать их, и Кэнайна с испугом и отвращением увидела, как дети, визжа, начали швыряться гусиными потрохами. Родители громко бранили за то ребят, и все потроха, которые они успели растащить, немедленно были собраны и надежно припрятаны. Каждая женщина, которой достался гусь, разрезав птицу, поделилась с каким-нибудь другим семейством, глава которого пришел с пустыми руками. Дэзи Биверскин раздала большую часть своего гуся. В тот вечер во всех вигвамах мускек-оваков варилось в котле гусиное мясо.
Мать Кэнайны тушила гуся на костре у вигвама, на краю костра она поставила кастрюльку с потрохами — пусть доходят потихоньку. В тот вечер они ужинали при свете костра, сидя на корточках на сырой земле. Потроха были жирные, и Кэнайна не смогла их есть, но вареное мясо, вкусное и нежное, пришлось ей по вкусу, и чуть ли не впервые за месяц она почувствовала, что сыта.
В ту ночь при желтоватом свете луны, проникавшем в их крошечный вигвам, Кэнайна увидела, что родители лежат, тесно прижавшись друг к другу под одеялом, и ласково перешептываются. Супруги будто преобразились, подавленность и удрученность прежних недель внезапно развеялись. Кэнайна и сама ощутила в своем маленьком тельце трепет, высвобожденный началом весенней охоты на гусей: эта пора принесла не только обилие пищи голодным желудкам, но и облегчение и спокойствие измученным душам. Возвращение гусей раздуло едва тлевшее пламя жизни, и люди мускек- овак вновь обрели радость жизни. Тогда еще Кэнайна не знала об особом, 'взрослом' смысле тех дней и догадалась о нем лишь много лет спустя - по статистике рождаемости ее соплеменников. В феврале на свет появлялось несравненно больше детей мускек-оваков, чем в любом другом месяце, — ровно через девять месяцев после радостного возвращения нискук в болотный край на побережье залива Джемса.
Лежа в ту ночь на подстилке из пихтовых веток, Кэнайна знала, что от волнения не сможет уснуть. Родители лежали в обнимку на своей кровати, беспокойно ворочались и вроде бы тоже долго не спали.
В следующие дни дел было выше головы. Мужчины охотились, а женщины разделывали и готовили подстреленных охотниками нискук. Нужно было ощипать и разделать птицу, собрать перья в мешок. Из мяса и потрохов кончиком ножа извлекались дробинки и складывались в жестяные банки, охотники смогут их использовать вновь. Вялили гусятину впрок. Кэнайна с интересом наблюдала за тем, как женщины ловкими взмахами ножа отделяли толстую грудку от ребер — от каждой тушки отрезался цельный кусок, потом куски выставлялись для вяления на колышках из ивовых прутьев над медленным огнем.
Еды было вдоволь, но во всех других отношениях жизнь в лагере была трудней, чем в Кэйп-Кри. Здесь в их вигваме пол не имел настила, и Кэнайна спала одетая, закутавшись в подстилку из кроличьих шкурок, на голой земле, прикрытой тонким слоем валежника. Часто шли дожди, убогий вигвам протекал, и Кэнайна мерзла.
Женщины были слишком заняты, чтобы печь лепешки, и по нескольку дней подряд они ели только вареное гусиное мясо и пили, забелив мукой, густой чай или жирный бульон. Сначала Кэнайна ела с аппетитом, но в котле скапливался жир, и с каждым разом похлебка становилась все жирнее, и уже через неделю она смогла выносить ее лишь по разу в день.
Потом лед на прудах и озерах треснул и растаял. Гусиные стаи исчезли, — разбившись на пары, птицы начали вить гнезда в укромных местах. Охота закончилась через три недели, индейцы разобрали вигвамы и возвратились в Кэйп-Кри.
В июне дни стали длиннее, и теперь было вдоволь еды. Каждое утро Дэзи Биверскин спускалась в каноэ в устье реки проверить сети и теперь обычно брала по нескольку рыбин в день. Время от времени она варила вяленую гусятину из своих запасов. Но обычно еда состояла из мяса и лепешек, Кэнайне страшно хотелось овощей и фруктов, и желание это все возрастало.
Позавтракав, отец удалялся и проводил день, играя в карты с другими мужчинами или просто валяясь на травке и глядя на проплывавшие по небу огромные белые кучевые облака. Пока он так грелся на солнышке, мать без устали трудилась. Таскала воду с реки, собирала хворост, рубила сучья. Шила из лосиной кожи изукрашенные бисером мокасины и тапочки, которые потом обменивала в лавке Компании Гудзонова залива на табак.
Кэнайна, отличавшаяся сообразительностью и живым умом, легко опять научилась говорить на языке кри и вскоре уже разговаривала с матерью, правда, пока не так уж свободно, но когда они говорили не торопясь, то понимали друг друга. Дэзи Биверскин не отличалась чистоплотностью, и Кэнайна ненавидела трубку, которую она непрестанно сосала, но мать была добра, не скрывала, что любит Кэнайну, и та отвечала ей взаимностью. Кэнайна спрашивала себя, купались бы белые чаще, чем Дэзи, если бы им пришлось таскать воду с реки, взбираясь по крутому откосу, потом рубить дрова для костра, чтоб разогреть ту воду и мыться в жестяном тазу, таком маленьком, что даже Кэнайна не могла в него сесть.
Однако с отцом Кэнайна не разговаривала никогда. В недолгую пору гусиной охоты он подобрел, повеселел, но теперь снова стал мрачным и молчаливым и едва обращал внимание на Кэнайну. Когда во время еды оказывалось, что нож у отца, а Кэнайне хотелось отрезать себе кусочек мяса, она просила мать передать ей нож, потому что, если б она попросила отца, тот попросту не обратил бы на нее никакого внимания. Она побаивалась его и, стараясь не попадаться ему на глаза, приходила к концу трапезы. Мать понимала ее и, не говоря ни слова, тоже не прикасалась к еде, пока не придет Кэнайна. Кэнайна со страхом ждала наступления осени, потому что тогда они направятся на каноэ далеко от побережья, на свою зимнюю охотничью стоянку, и семья останется в одиночестве на всю зиму. Тогда отец окажется еще ближе, и избегать с ним встреч будет уже невозможно.
Прошло месяца четыре с тех пор, как Кэнайна вернулась из санатория, и вот однажды утром она проходила мимо дома супругов Рамзей. Она шла этим путем обычно одна и чаще всего утром, пока солнце светило прямо в окна, и можно разглядеть, какая в доме обстановка. Сегодня она тоже пошла одна, но на сей раз Джоан Рамзей сидела на открытой веранде и что-то шила. Миссис Рамзей была высокая дама, узколицая и постоянно чему-то улыбающаяся, с черными, поседевшими на висках волосами. Она носила красивые платья из ситца с цветами, совсем непохожие на темные, мрачные байковые платья простого покроя, которые шили себе женщины мускек-овак.
Кэнайна шла медленно, украдкой поглядывая на дом и на миссис Рамзей сквозь планки белого забора. Она повернула, пошла обратно. Мать запретила ей входить за ограду, туда, где раскинулась лужайка с яркими клумбами. И Элен Чичикан говорила, что это 'очень строгое правило'. Но Кэнайне страшно хотелось поговорить с миссис Рамзей так, как ей прежде случалось разговаривать с медсестрами в санатории. Белые женщины были всегда радушны и милы; их нечего было бояться. И может быть... нет, Кэнайна даже знала наверняка, что у миссис Рамзей есть книжки, которые можно бы взять почитать.
Она медленно отворила калитку, петли скрипнули, и миссис Рамзей подняла глаза от шитья. Кэнайна быстрым шагом пошла по дощатому настилу.
— Добрый день, — сказала она, стараясь быть как можно вежливей.
— Здравствуй, — откликнулась миссис Рамзей с доброй и теплой улыбкой. — Ты ведь Кэнайна, не так ли? Дочка Биверскинов, которая вернулась из санатория?
