самолету. Раздались обычные прощальные слова, потом Рори Макдональд подошел совсем близко к Кэнайне и шепнул:
— Через неделю-другую привезу вам вашего Хаксли. К тому времени вы как раз соскучитесь по нем.
— Ну уж нет, - ответила она и отошла от Рори,чтобы поблагодарить пилота. Краешком глаза она поглядела, как Рори влез в самолет, но больше не смотрела на него. Пока машина вырулила на середину реки,Кэнайна и Джоан Рамзей постояли на берегу.
— Теперь пойдем домой и поговорим.
Они мыли оставшуюся после гостей посуду, и Кэнайна рассказала Джоан про историю с ручкой в учительском колледже, и о работе в ресторане, о долгих поисках места учительницы, и о том, как из первой же школы ее уволили через три дня.
— Вчера прибыл почтовый самолет, - сказала Джоан Рамзей. - Мы прочитали обо всем в газетах. Так вот что означает вся эта чушь насчет возвращения к прежней жизни?
— У меня нет выбора — либо это, либо жить в прислугах у белых. Если я недостаточно хороша, чтобы учить их детей, я не желаю мыть за ними посуду в ресторане или стелить им постели в гостинице. Или же становись шлюхой! Вот промысел, которым, по их мнению, я должна бы заняться. Но у меня еще осталась гордость. Я не стыжусь, что принадлежу к мускек-овакам, но я стыжусь того, что я плохая мускек-овак, что я выросла, ничего не усвоив из их познаний, а мое воспитание не подготовило меня к той единственной жизни, которая передо мной открыта.
— Вы пытались мне помочь, — торопливо продолжала Кэнайна. — Ни вы, ни я не знали, что учиться и приобретать ученую профессию для индианки бессмысленно. Я благодарна вам за все, но это была ошибка. Теперь я лучше знаю белых, чем знаете их вы. Вы жили здесь в полной изоляции, я жила среди них в самой гуще...
— Кэнайна, — мягко прервала ее Джоан, — непринимай слишком поспешных решений...
— Они вовсе не поспешные, мне понадобилось семь лет, чтобы их принять. Я все время пыталась себя убедить, семь лет, с самого первого дня в школе для белых: все, что происходит со мной, только видимость,неправда.
— Ты не привыкла к индейской жизни, - уговаривала ее Джоан. - С четырех лет ты живешь по- другому. Для тебя нет пути назад. Их жизнь, эти зимовки в лесу убьют тебя.
Миссис Рамзей положила руку на плечо Кэнайны и с силой повернула ее к себе. Кэнайна никогда не видела такого исступленного выражения в остекленевших глазах Джоан Рамзей.
- Кэнайна Биверскин, - медленно произнесла белая женщина, четко выделяя слова, — быть может, это и впрямь ошибка, но еще большей ошибкой будет, если ты теперь вернешься к жизни индейцев. Я была тебе матерью одиннадцать лет, и я не хочу, чтобы все это кончилось так. Ты останешься здесь у нас, пока что-то не подвернется. А если понадобится, я запру тебя в твоей комнате.
Неожиданный гнев Джоан испугал и поразил Кэнайну, но это скоро прошло, и она спокойно взглянула в лицо миссис Рамзей.
- Угрозы, которые невозможно осуществить, ничем нам не помогут, — сказала Кэнайна. — Вы были мне хорошей матерью, и не ваша вина, что все так обернулось... но, думаю, и не моя. Я больше не могу зависеть от вас. Это было бы несправедливо по отношению к вам; и еще несправедливее по отношению ко мне. А если вас переведут в другую факторию? Придется и мне отправиться вслед за вами, как беспомощной собачонке? Неужели я вечно должна цепляться за ваш подол? Я начинаю новую жизнь, сначала. Я должна подготовить себя к тому, чтобы стать женой охотника мускек-овака. Слишком много времени я потратила даром.. И если зимой я умру и меня похоронят рядом с моими братьями и сестрами, может, это и будет самый прекрасный выход.
Выражение Джоан смягчилось, на глаза навернулись слезы. Несколько минут они сидели молча. Потом Кэнайна спросила:
— Где мои родители? На Киставани? Джоан Рамзей кротко кивнула.
— Пойдет туда завтра чье-нибудь каноэ? Джоан Рамзей снова кивнула.
— Люди все время ездят взад и вперед, — сказала она. — Чуть не каждый день. Ты найдешь родителей в первом стойбище. В десяти милях отсюда, вверх по течению.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
На следующее утро Кэнайна отправилась в лавку Компании Гудзонова залива. Берт Рамзей молча обслужил ее; она купила резиновые сапоги, толстые шерстяные носки, варежки и тяжелое, безобразное, с длинными, как у кальсон, штанинами белье. И самое главное — шаль из черной фланели, отличительный признак индианок мускек-овак. Она ненавидела шаль, однако знала, что носить придется.
У Кэнайны уже была меховая парка и несколько свитеров, городские же платья по большей части отныне совершенно для нее бесполезны. Она охотно купила бы джинсы или спортивные брюки, в той жизни, которую она собиралась вести, они были бы очень удобны, но в Кэйп-Кри женщинам полагалось ходить только в юбке, и Кэнайна знала, что с этим придется считаться. Нет ничего хуже, чем заявиться домой, щеголяя привычками белого человека.
Возвратившись к себе в комнату, она переоделась. Из-за кальсон и шерстяных носков ноги Кэнайны стали похожи на печные трубы. Шаль слишком грела, сидела неловко и старила ее. Она надела синий джемпер и синюю клетчатую юбку, которых не снимала с тех пор, как уехала от Биков.
Выскользнув из дому так, что Джоан Рамзей не заметила, Кэнайна пошла к индейскому поселку. Почти все уехали на охоту, оставалось с десяток семей. Вскоре Кэнайна увидела женщину, тащившую .воду с реки, и мгновение спустя узнала в ней Элен Чичикан, девочку, которая говорила с ней по- английски в тот день, когда Кэнайна вернулась из санатория одиннадцать лет назад. Кэнайна года два не видала ее и теперь с ужасом заметила, что за этот недолгий срок живая и юная Элен из-за скудной пищи и самодельного, неумело сшитого платья внезапно превратилась в типичную скво, толстую и бесформенную. Она согнулась под коромыслом, на котором висели две большие банки из-под лярда, к спине был привязан младенец, лежавший в похожем на люльку тикинагуне.
— Уачейю, я Кэнайна, — сказала Кэнайна, приблизившись. — Не знаешь, едет кто сегодня в охотничий лагерь?
— Да, нынче утром едем мы с мужем.
— А для меня найдется местечко?
— Найдется, — сказала Элен, с любопытством взглянув на Кэнайну. — Но школы белых людей еще не закрылись на лето. Зачем же ты едешь?
— Возвращаюсь к родителям, — Кэнайна замолчала, не зная, что сказать дальше. Неожиданно она сообразила: в Кэйп-Кри будет нелегко объяснить, что с ней стряслось, даже таким людям, как Элен, которая пробыла несколько лет в школе-интернате и более других приобщилась к большому миру. Представление о том, что одни от рождения менее полноправны или достойны, чем другие, настолько чуждо их мышлению, настолько несовместимо с их коллективным образом жизни, что они это вряд ли смогут уразуметь.
Кэнайна рассталась с Элен, вернулась к себе и принялась быстро разбирать вещи. Большую часть платьев, обуви и белья она уложила в большой чемодан — оставить вместе с книгами у Рамзеев. Они ей больше не понадобятся никогда. Все, что стоило бы взять, войдет в маленький. Она схватила сумочку, где лежала пудреница и губная помада, и без колебаний швырнула в большой чемодан — пусть остаются. После минутного колебания головную щетку и гребень решено было взять с собой. А как быть с зубной щеткой? За последние годы приезжие врачи государственной медицинской службы приучили некоторых индейских ребят чистить зубы, так что можно прихватить и зубную щетку, не опасаясь показаться экстравагантной. Ей попался учительский диплом, она разорвала его в клочья, которые полетели в мусорную корзинку, стоявшую у постели.
Заперев чемоданы, сунув большой заодно с двумя картонками книг в дальний угол платяного
