одного гуся. Охота закончилась.
На следующий день индейцы нагрузили каноэ и отправились вниз по течению в Кэйп-Кри, где им предстояло провести лето. Удачная выдалась охота. В каждом каноэ лежало по два-три стофунтовых мешка из-под муки, полных вяленого гусиного мяса. Кэнайна сидела в середине каноэ спиной к отцу. Она никак не могла забыть белолицего гуся, чувствуя, что какие-то странные узы тесно связывают их жизни. Удастся ли ему преуспеть в том, в чем она потерпела поражение? Удастся ли начать новую жизнь среди чужих, в чужом краю? Откуда явился он и почему?
Рори Макдональд, наверное, знает. Она поняла вдруг, что надеется, того только и ждет, чтобы в один прекрасный день он вновь объявился в Кэйп-Кри.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Долгие северные сумерки подходили к концу; Рори Макдональд отдыхал на своей койке в крошечной комнатушке барака в Мусони. Соседи его разошлись, весь этот вечер он проведет в комнате один. Оно и к лучшему — это его последний вечер в Мусони, нужно написать несколько писем.
Двенадцать дней прошло в работе, с чуть не ежедневными полетами, записями и нанесением каждый вечер на карту результатов подсчета гусей. Теперь все уже позади. Завтра самолет в последний раз летит на север и забросит его в Кэйп-Кри. Там он и будет работать до конца лета.
Похолодание, задержавшее таяние льда, внезапно кончилось три дня тому назад, и с тех пор стояла почти что летняя жара. Озера и пруды освободились ото льда, и гигантская топь мгновенно оделась зеленью тронувшихся в рост растений. В жизни гусей произошли разительные перемены. Пока озера были скованы льдом, гуси держались стаями, беспокойно перелетая между местами отдыха и кормежки, и заприметить их в воздухе было легко. Теперь же эти крупные птицы таинственным образом исчезли, в последний раз Рори за шесть летных часов видел всего семь гусей. Это значило, что стаи распались, птицы вьют в укромных уголках гнезда.
Полеты полностью подтвердили все, что в первый день сообщила Рори учительница-индианка Кэнайна Биверскин. Канадские гуси водились только в изобиловавшем озерами болотистом крае. И самый обширный и богатый район этого края, протянувшегося вдоль залива Джемса, лежал, согласно данным Рори, в бассейне реки Киставани, от десяти до ста миль вверх по реке от Кэйп-Кри, так что после первых же полетов Рори решил обосноваться на все лето в Кэйп-Кри и оттуда вести свои изыскания.
На полу возле койки разрозненными листками валялись два письма, которые он бросил несколько минут назад. Почта в Мусони приходила дважды в неделю, и в тот вечер он получил письма от матери и от П. Л Нужно ответить им сразу же, потому что в Кэйп-Кри рассчитывать на регулярность почты уже не придется.
В письме П. Л на целых трех страницах расписывались всякие орнитологические новости: далеко на север, на побережье штата Мэн ураган 'Алиса' занес одну тропическую птицу с желтым клювом и несколько других карибских видов; Турди, 'гениальная' малиновка, считает теперь до пяти, хотя по- прежнему при каждом удобном случае гадит на дневник орнитологических исследований; у воробьев, содержавшихся в условиях ограниченного освещения, уже замечается инволюция половых желез, а старший вахтер опять ходил с жалобой к коменданту на то, что птицы галдят, воняют, да у них к тому же и блохи. Потом под самый конец сообщалась самая интересная новость, будто он только что вспомнил о ней. П. Л. подыскал студента, который в июле — августе будет присматривать за птицами. Если Рори сообщит свое местонахождение в это время, П. Л. приедет и поможет с исследованиями канадских гусей. Рори улыбнулся про себя — он был бы рад увидеться с П. Л.
Письмо матери было не такое приятное. Уже восемь лет не видел ее Рори, и все это время они регулярно переписывались, обычно писали друг другу по два раза в месяц. За последний год в ее письмах неизменно встречались намеки на все возрастающее напряжение в отношениях между нею и Большим Сэмми. Однажды, несколько месяцев назад, она написала, что многие из ее книг случайно сгорели в печке. Когда в своем следующем письме Рори поинтересовался, как мог произойти подобный случай, она не ответила на его вопрос, зато писала, что Сэмми надоело резать торф для топки и что ей приходится это делать самой.
В письме, которое он только что получил, мать впервые открыто писала о разладе с мужем. Сэмми продал единственную корову, не сеял в ту весну хлеб и не сажал картошку, объявив, что не намерен больше заниматься фермой.
'Отец решил, — говорилось в письме, — что мы можем легко прожить на деньги от моего твида. Говорит, что не видит смысла вкалывать на ферме, когда я столько извожу на газеты и книги. На самом деле, как ты знаешь, на книги и газеты уходит очень мало, но отец твой не силен в арифметике, и его невозможно ни в чем убедить. Я начинаю склоняться к мысли, что развод был бы счастьем для нас обоих. Я не собираюсь спешить и постараюсь все хорошенько взвесить. В моем возрасте нелегко начинать все сначала, но у меня есть еще друзья в Глазго, и я могла бы снова работать учительницей. По правде говоря, с тех пор, как ты уехал, я жила не очень-то счастливо. Я горжусь тобой, сын мой, и считаю твои прекрасные успехи доказательством того, что свой долг перед обществом я исполнила хорошо. Завершив эту главную задачу всей моей жизни, не знаю, есть ли еще какой смысл в дальнейшем мученичестве здесь, в мученичестве, для которого, мне кажется, я родилась на свет. По-моему, сейчас, на склоне жизни, я вправе снова попытать счастья'.
Рори несколько раз перечитал письмо, недоумевая, впрочем, далеко не впервые, почему она вообще вышла за отца. Он знал, что за этим должно что-то таиться. Слишком личное это дело, чтобы распространяться о нем в письме, но при новой встрече непременно нужно спросить об этом мать. Каково бы ни было объяснение, он не вправе упрекать ее за то, что теперь она намерена провести остаток дней своих в городе, среди близких по духу людей.
Поднявшись с койки, Рори перешел к столу, положил перед собой пачку бумаги и начал писать. Он сообщил П. Л., что проведет все лето в Кэйп-Кри и окрестностях и будет рад встретиться там с ним. Потом написал матери.
Письмо далось е трудом, потому что нельзя было не коснуться личных проблем, а он толком не знал, в какой мере можно о них говорить. Отец не может прочесть письмо, и писать можно что угодно, однако Рори чувствовал, что слишком распространяться не следует. В конце концов он решил лишь вкратце, мимоходом упомянуть об этом деле,
'Ежели ты решишь покинуть Барру, — писал он, — можешь рассчитывать на полное понимание с моей стороны'. И этим ограничился.
Дописав письма, он отправился спать, но сразу заснуть не смог, размышляя над тем, что сказал ему Алекс Меррей, начальник управления охоты и рыболовства, в тот вечер в Блэквуде. 'Как только индейские скво начнут казаться вам столь хорошенькими, что захочется переспать с ними, — самое время вернуться к цивилизации, когда такое происходит, значит, ты уже свихнулся'. Рори улыбнулся, вспомнив его слова. Эта учительница, Кэнайна Биверскин, с первого же взгляда до того понравилась ему, что он весьма охотно переспал бы с ней, так что согласно прогнозам Меррея он уже свихнулся.
Рори узнал массу подробностей о судьбе этой индианки: она везде была известна как девушка из кри, которая блестяще окончила школу белых. После ее увольнения и шумихи в газетах, которой оно сопровождалось, в поселках по берегам залива, где садился самолет, разговор часто вертелся вокруг нее. Рори знал теперь, что она много лет провела в санатории, что Рамзеи вроде как удочерили ее и послали в школу. И теперь, когда он больше знал о Кэнайне, Рори с нетерпением ждал встречи с ней, хотя, когда он пытался уяснить почему, мысли его путались и сбивались. Девица она хорошенькая и интересная - это более чем очевидно. И к тому же достаточно интеллигентная.
Но все это время в голове мучительно и неотвязно вертелась нелепая, совершенно не имевшая к этому отношения мысль. Как бы то ни было, ни один человек, рассчитывающий в один прекрасный день быть причисленным к суровому ученому университетскому синклиту, не может жениться на индианке.
Гадкая мысль, и сперва она только раздражала его. Но потом Рори внезапно понял, что же
