следует рассматривать как продукт самоиндуцированных состояний гипноза. Он проводит параллель между гипнотически вызванной диссоциацией, диссоциированным поведением и амнезиями, с одной стороны, и широким кругом психиатрических расстройств — с другой. Блисс также считает, что лечение расстройств поведения и аффектов, основанное на этой гипотезе, является более успешным, чем другие формы терапии.
Беарс предлагает теорию личности, которая основана на понятии “подсознание” (см. главу 14). Ее главная идея заключается в том, что сознание действует по нескольким отдельным “линиям”. Степень разобщения различается и по стойкости (некоторые линии постоянно более диссоциированы или отделены, чем другие), и по времени (конкретная линия может становиться как более, так и менее диссоциированной в разные моменты времени).
Основное в этой модели — понятие центральной “линии сознания”, или “дирекции”, которая обычно управляет поведением человека Во многом это сходно с классическим понятием Эго, введенным Фрейдом. Беарс полагает, что некоторые из сосуществующих “линий сознания” обладают свойствами интегрированной или целостной личности, познавательными и волевыми способностями, чувствами, памятью и самосознанием. Однако эти характеристики стали отделенными от центрального сознания в силу того, что содержание отдельной “линии” (или личности) недоступно для Эго, в то время как природа и содержание Эго доступны для альтернативной личности. Крайне важен вопрос, обладает ли отделенная личность характеристиками независимой личности: мышлением, волей, аффектом, памятью, а также ощущением своей отделенности и отстояния от основной личности.
Хотя Беарс и Блисс по-разному объясняют механизмы этого процесса, они описывают также феномены, которые могут считаться идентичными. (Эти феномены напоминают понятия подавления и истерической диссоциации.) Широко распространена точка зрения, что состояния диссоциации возникают на почве детских травм, полученных, как правило, в результате жестокого сексуального насилия, и что они имеют адаптивную функцию защиты человека от воспоминаний и ассоциаций, связанных с травмирующим опытом. Необходимо, однако, отметить важный момент, что подобные подавленные или диссоциированные аспекты основной личности составляют независимо функционирующую личность внутри того же тела.
Ортодоксальные понятия подавления и истерической диссоциации не подразумевают целостного процесса, приводящего к тому, что более или менее полноценная личность (обладающая вышеперечисленными характеристиками) заключается в своеобразную “внутреннюю тюрьму”, где продолжает существовать и откуда в особые моменты может вырваться наружу путем смещения центральной личности.
Распространенность истинных случаев подобного рода остается неизученной и, как показывает DSM-III, очень небольшой. Тем не менее, кажется возможным, что пациенты, демонстрирующие меньшую степень диссоциации, гораздо более многочисленны и что вторичные личности, которые являются менее интегрированными и завершенными, чем полноценные множественные, встречаются довольно часто, хотя и не всегда заявляют о своем существовании. Считается, однако, что концепцию подобных диссоциированных личностей можно успешно применять при лечении гипнозом в тех случаях, где явно присутствуют диссоциация и подавление, но при этом нет альтернативных личностей.
Что же касается эго-состояний, то кроме разногласий по поводу их реальности сохраняется вопрос о том, обладает ли эта модель терапевтической ценностью. Если пациента рассматривать и подвергать лечению так, как если бы у него наблюдались симптомы множественной личности, будет ли лечение более эффективным, чем при опоре на иную теоретическую модель? Авторы этой книги, в отличие от некоторых других авторов, не стали бы безоговорочно защищать данный подход, а, скорее, предпочли бы попытаться как-то обосновать его. Диссоциация дает некоторым людям возможность пережить травмы, которые в ином случае могли нанести еще больший вред. Возможно, применение свойств диссоциации в пределах терапии позволит некоторым пациентам “управлять” теми переживаниями, которые иначе были бы недоступными или неуправляемыми. Это означает, что процессы диссоциации в состоянии помочь пациентам справиться со специфическими переживаниями, против которых другие стратегии оказались бессильны, и могут успешно использоваться в терапии. Однако вне контроля и рамок терапии применение процессов диссоциации в целях совладания со стрессом результатов не дает.
Эту концепцию можно проиллюстрировать на примере следующего случая. Двадцатилетняя женщина была направлена своим лечащим врачом на консультацию по причине повторяющегося время от времени весьма странного поведения (Karle, 1984). В сопровождающем письме необычайно туманно сообщалось о природе этого поведения, но вполне конкретно говорилось о том, что девушка домогалась сексуальной близости с врачом. Первое интервью проходило с некоторыми трудностями, поскольку пациентка страдала довольно тяжелым нарушением слуха и не соглашалась использовать прописанный ей слуховой аппарат. Как только она согласилась надеть наушники от усилителя, вести разговор стало проще. Она выразила беспокойство но поводу некоторых странных переживаний: прежде всего, обнаружения в своем гардеробе одежды, которую она не узнавала и которую она бы не надела ни при каких обстоятельствах: просвечивающие блузки, юбки с разрезом до бедра и т. п. Девушка абсолютно искренне отрицала, что когда-либо бродила ночью по городу, одетая в подобные наряды, как утверждал ее врач. Она производила довольно странное впечатление невинности и наивности, поскольку проявляла интерес только к классической литературе и спокойному домашнему времяпрепровождению по вечерам. Девушка казалась довольной тем, что живет размеренной, “растительной” жизнью.
С неохотой она согласилась на применение гипноза. Когда была достигнута удовлетворительная степень транса, терапевт задал вопрос о том, были ли в ее жизни моменты, проливающие свет на те необъяснимые события, которые они только что обсуждали и которые она не осознавала. Оставаясь в трансе, пациентка начала говорить совершенно иначе: ее голос вместо тихого и спокойного стал каким-то хриплым и грубым. В равной степени изменился и ее лексикон, и у терапевта сложилось впечатление, что эту как будто умирающую и нереальную девушку, с которой он только что разговаривал, заменили ярким и энергичным человеком с совершенно другим складом характера. Между прочим, что любопытно, эта “особа” не нуждалась в помощи слухового аппарата, чтобы слышать голос терапевта.
Можно рассматривать подобный случай как яркий пример раздвоения личности, хотя применение понятий диссоциации и подавления сексуальных и агрессивных импульсов могло бы столь же успешно объяснить состояние пациентки. Переживания, которые она испытывала во время сеанса, были переживаниями другой, ранее незнакомой личности, существующей, по видимости, внутри нее, но без каких-либо контактов с ней “настоящей”.
Что касается ее собственного восприятия, то она была испугана ощущением того, как ее тело словно отнимается у нее другим человеком, и шокирована мыслями, чувствами и импульсами, которые звучали из ее уст.
Альтернативная личность явно олицетворяла и воплощала недоступные аспекты ее “Я”. Можно спорить, отличается ли существенно такая персонификация скрытых когнитивных, аффективных и волевых характеристик от “простого” подавления, или же в качестве реальности, служащей тем же функциям эго- защиты, следует рассматривать предполагаемое независимое сосуществование личности. Этот вопрос хотя и является сам по себе интересным и теоретически важным, все же менее уместен в данном контексте, чем вопрос о том, является ли применение понятия множественной личности более полезным для тактики лечения, чем другие понятия. На этот вопрос ответить проще, поскольку можно опереться на эмпирические свидетельства.
В случае с данной пациенткой проявление альтернативной личности открыто признавалось терапевтом: эта личность проходила интервью наравне с основной, но с поправкой на осведомленность терапевта, наблюдающего все-таки основную личность.
Важной особенностью альтернативной личности было сильное чувство презрения к основной, которую она считала немощным ничтожеством, “обывателем”, которого нужно “убрать с дороги”, — как предварительное условие для получения непрерывного и полного контроля над их общим телом. Около шести или семи интервью проводились со вторичной личностью, тогда как основная “слушала”, причем содержание этих сеансов затем обсуждалось с ней. Основная личность в каждом интервью сообщала, что между встречами с терапевтом ей становится все легче налаживать контакт с другой личностью. Основная личность смогла создать отношения сотрудничества с альтернативной, что дало возможность главной личности воспринимать позитивные качества альтернативной, особенно в свете интерпретаций терапевта
