Ги де Мопассан
Бочонок
Адольфу Тавернье
Дядя Шико, эпревильский трактирщик, остановил свою двуколку перед фермой тетушки Маглуар. То был рослый сорокалетний здоровяк, краснолицый, с брюшком, и слыл он за хитреца.
Он привязал лошадь к столбу забора и вошел во двор. Его владение граничило с усадьбой старухи, и он уже давно зарился на ее землю. Раз двадцать пытался он купить участок, но тетушка Маглуар отказывалась наотрез.
— Тут родилась, тут и помру, — говорила она. Он застал ее у двери за чисткой картофеля. В семьдесят два года, сухая, морщинистая, сгорбленная, старуха была неутомима, как молодая девушка. Шико дружески похлопал ее по спине и уселся рядом на табуретку.
— Ну как, матушка, здоровы ли вы?
— Да ничего, а вы как, кум Проспер?
— Эх, кабы не ревматизм, был бы совсем хоть куда.
— Вот и хорошо.
И она замолчала. Шико смотрел, как она работает. Ее скрюченные, узловатые, жесткие, как клешни краба, пальцы словно щипцами выхватывали из корзины бурые клубни; она ловко поворачивала их, срезая длинные полосы кожуры лезвием старого ножа, который держала в другой руке. Чистую желтую картофелину старуха бросала в ведро с водой. Три дерзких курицы друг за дружкой подбирались к самым ее юбкам, хватали очистки и удирали со всех ног, унося добычу в клюве.
Шико, казалось, был сам не свой, его что-то тревожило, смущало, а слова не шли у него с языка. Но вот он решился:
— Скажите-ка, тетушка Маглуар…
— Чем могу услужить?
— Да я все насчет фермы… Продавать не надумали?
— Уж это нет. Не рассчитывайте. Сказано — и хватит, не поминайте об этом.
— А я знаю, как уладить дельце, чтобы и вам и мне была выгода.
— Как же так?
— А вот как. Ферму вы мне продадите, а она все же за вами останется. Невдомек? Послушайте-ка.
Старуха перестала чистить овощи, ее живые глаза из-под сморщенных век уставились на трактирщика.
Он продолжал:
— Сейчас объясню. Каждый месяц я даю вам по сто пятьдесят франков. Понимаете, каждый месяц привожу вам сюда на своей двуколке тридцать экю по сто су. И все у вас идет по-старому, как есть по- старому: живете вы у себя, никакого дела вам до меня нет, и вы ничего мне не должны. Одна у вас забота — брать у меня деньги. Ну что, подходит?
Шико смотрел весело и благодушно.
Старуха же оглядывала его с недоверием, подозревая ловушку. Она спросила:
— Ну, мне-то выгодно, а вам какой прок, вы-то что получите от фермы? Шико отвечал:
— Ну, уж об этом не обеспокойтесь. Вы останетесь здесь, у себя дома, покуда господь бог продлит вам жизнь. Только заготовьте бумажонку у нотариуса, что после вас ферма перейдет ко мне. Детей у вас нет, одни племянники, да они не в счет. Ну как, подходит? Свое добро вы сохраняете до самой смерти, а я даю вам всякий месяц тридцать экю по сто су. Прямая для вас выгода.
Старуха была в недоумении и тревоге, но соблазну поддалась. Она ответила:
— Что же, не отказываюсь, да только надо все это сообразить. Приходите-ка на той недельке, потолкуем. Скажу вам, что надумала.
И Шико ушел довольный, точно король, завоевавший целую империю.
Старуху Маглуар охватило раздумье. Всю ночь она не сомкнула глаз, целых четыре дня ее мучили всякие сомнения. Она чуяла что-то недоброе, но мысль о тридцати экю в месяц, о чудесных звонких монетах, которые посыпаются к ней в передник, свалятся прямо с неба, не давала ей покоя.
И вот она отправилась к нотариусу и рассказала о своем деле. Он посоветовал ей согласиться на предложение Шико, но требовать пятьдесят экю по сто су вместо тридцати, потому что ферма стоила по крайней мере шестьдесят тысяч франков.
— Если вы проживете еще лет пятнадцать, — сказал нотариус, — он и тогда заплатит за нее всего лишь сорок пять тысяч франков.
У старухи заколотилось сердце, когда она услышала о пятидесяти экю в месяц, но держалась она настороже, опасаясь всяких случайностей, скрытых подвохов, и просидела до самого вечера, задавая вопросы и не решаясь уйти. В конце концов она велела заготовить акт и вернулась домой с таким дурманом в голове, будто выпила кружки четыре молодого сидра.
Когда Шико приехал за ответом, она долго отнекивалась, уверяла, что и не думает продавать землю, а сама до смерти боялась, что он не согласится на пятьдесят монет по сто су. Шико настаивал, и ей пришлось выставить свои требования.
Трактирщик подскочил от досады и отказался.
