Ноги занесли меня сначала в кинотеатр имени Маяковского, где шли три фильма: отечественная “Танцплощадка” с Дворжецким и Яковлевой, судя по названию – редкая муть на псевдосоциальную тему, французские “Папаши” с кудрявым Ришаром и какая-то индийская веселая бодяга вроде “Зиты и Гиты”. Рядом висела афишка с репертуаром видеосалона, расположившимся в подвале кинотеатра. Здесь, напротив, выбор был велик: очередной гонконговский “Железный кулак, убивающий насмерть всех”, вернее даже три “железных кулака”, но с разными названиями. Хмурый Чарльз Бронсон крушил челюсти уличному отрепью в третьей “Жажде смерти”, знойная итальянка наставляла мужу рога в “Скандальной Джильде”. Майкл Дудикофф наказывал негодяев в “Американском ниндзе-2”, Луи Сефер морочил голову харизматичному Рурку в “Сердце ангела”. И на десерт предлагалось насладиться “Садом камней” – самым свежим фильмом от Копполы.
У входа в видеосалон торчали несколько подростков, время от времени изображавших что-то из арсенала китайских боксеров – всех этих Джеки Ченов, Брюсов Ли. Вернее, им казалось, что они это изображают. По-моему, выглядело все коряво и смешно.
Я брел по знакомым с детства тротуарам – мимо того самого Завода технического углерода, мимо магазина, в котором продавали вкусное пиво “Бархатное”… Город был узнаваемым, родным и при этом совершенно чужим. Я остановился под светофором, и, пока горел красный, принялся разглядывать улицу, украсившуюся несколькими новыми вывесками и киосками.
— Сергей? — женский голос с нотками сомнения окликнул меня на перекрестке. — Фролов?
Я оглянулся – на середине пешеходного перехода стояла Нюрка Стрельцова. Похожая на ту, что я помнил и не похожая одновременно. Ее стрижка стала короче и кончики светлого каре выглядывали из-под кокетливой шапочки из меха неведомого зверя, на лице появилась косметика, а на плечах устроилось импортное пальто в крупную зеленую клетку – отечественный Легпром удавился бы, но такой “попугайской” расцветки в продажу не допустил бы никогда. Да и сама прежняя Нюрка предпочла бы что- нибудь попроще.
— Привет, Ань. А я вот… приехал.
Она быстрым шагом вернулась на мою сторону дороги:
— Ты откуда?
Она действительно сильно изменилась – в ней ничего не осталось от той комсомолки-активистки, какую я знал прежде. Только лишь тот же тонкий нос, навечно удивленные чем-то глаза, да круглые щеки.
— Из Монголии. Помогал братскому народу строить горно-обогатительный комбинат. Вернулся вот.
— А я смотрю: ты это или не ты? Пока красный горел – все присматривалась, а ты головой по сторонам вертишь, никак не понять. Только когда близко подошла – поняла, что это ты, Фролов.
— Ты всегда была глазастая, Ань.
— Пошли в кооперативное кафе? “Серебряный рог”, а? Здесь недалеко, полквартала. Посидим, кофе выпьем, расскажешь, где был, что видел?
Я внимательно посмотрел на нее, и кажется, ей на самом деле было это интересно. Времени у меня было навалом и можно было часок-другой потратить на воспоминания.
— Веди меня, я все забыл уже. Четыре года прошло. Не узнаю города.
Она подхватила меня под руку и повела в обещанную кофейню. Оказавшуюся отремонтированной столовкой N6, в которой раньше кормили неплохим борщом. А теперь варили отвратный кофе из пережженных зерен – совсем не в Starbuсks закупался хозяин заведения. Но Нюрка была рада и мерзкому пойлу и стограммовой порции фруктового мороженного.
— Как вы тут живете? — успел я спросить, пока она не обрушила на меня свое любопытство.
— У-у-у! У нас такие здесь дела! Помнишь Леньку из комитета комсомола? Он кооператив открыл: джинсы варит, значки всякие с музыкантами или актерами делает! Капиталистом заделался. А этот, болтун Сашка Дынькин, у вас в группе учился – помнишь?
— Конечно, Ань.
— Дынькин теперь в горкоме комсомола сидит. Замуж меня звал, между прочим.
— А ты что? Все меня ждешь? — я улыбнулся.
— Дурак ты, Фролов, — ответила она уже знакомой фразой. — Даже монголы тебя ничему не научили!
— Отчего же? Я на лошади скачу теперь как Чапаев (и это было почти правдой – Сэмюэль Батт предоставил мне тысячу возможностей научиться сидеть в седле). Могу по засохшим какашкам определить численность овец в отаре (а это откровенная ложь). Еще научился тушканчиков жарить и бить уток стрелой в глаз. Правда, нужно чтобы утка его пошире открыла, а то промахнуться могу.
— Точно – дурак, — настаивала на своем диагнозе Стрельцова, но при этом счастливо улыбалась и облизывала ложку с мороженым.
— Сама ты дура, Анька, — я никак не мог остаться в долгу.
— Ну и пусть, — непонятно ответила Нюрка. — А Хорошавин с вашей кафедры умер. Представляешь, сидел на крыльце летом, курил, встал, выбросил сигарету и умер. Инфаркт. Сорок три года. Жена осталась и две дочери. Старшая тоже у нас училась на три года младше.
Хороший был дядька Хорошавин. Лекции читал живо, увлекательно.
— Колька Ипатьев в Чернобыль поехал по разнарядке с завода, на три месяца – сыпала подробностями местной жизни Стрельцова. — У нас на работе шепчутся, что теперь у него детей не будет совсем. Вот скажи – зачем ему эти деньги?
— Лечиться будет. Остатки в детский дом отдаст.
— Ипатьев-то? Нет, не отдаст, — покачала своей красиво стриженой головкой Анька. — Он же жадный как куркуль.
— Да и бог с ним. Ты сама-то как?
Анька задумалась ненадолго, видимо размышляла о степени откровенности своего рассказа. Ложечка, которой она ковырялась в тарелке, противно скрипела.
— Осенью того года, когда вы с Майцевым уехали в свою Монголию, у меня умерла мама. Несчастный случай на производстве, — она шмыгнула носом. — Она же на цепном заводе работала. Там какой-то трос лопнул и ее этим тросом прямо по голове. И каска не помогла. Я осталась одна. Спасибо комитет помог. Закончила институт, по распределению попала в НИИ систем управления. Только приработалась, как объявили хозрасчет. Теперь вот нашу лабораторию сокращать, видимо, будут. Как-то застыло пока все – ничего не понять.
— Соболезную, я не знал, — я накрыл ее ладонь своею.
— Я уже привыкла, — ответила Нюрка. — Потом Дынькин решил взять надо мной шефство. Обещал звездами засыпать, — она улыбнулась. — Только врал все. Как на горизонте появилась дочка второго секретаря горкома – всю его романтику как ветром сдуло.
Так вот в чем был секрет карьерного роста Сашки Дынькина! А я-то грешным делом думал, что это он такой полезный для комсомольского дела оказался. Дочка секретаря горкома партии – вот и вся полезность!
— А вы с Захаркой что все это время делали? — перешла в наступление Стрельцова.
— Работали, Ань, работали как проклятые папы Карлы. Карьер видела когда-нибудь? Самосвалы, шагающие экскаваторы?
— Только на картинках в Гипрошахте.
— А мы его копали. Вот этими руками, — я показал ей свои отнюдь не землекопские ладони без единой мозоли.
— Правда? — Было видно, что поверить мне она не может. Не был я похож на горнопроходчика.
— Нет, неправда, Ань. На самом деле мы занимались разведывательной деятельностью…
— Не хочешь говорить?
— Не хочу. Потом как-нибудь.
Она замолчала, отвернувшись к окну, за которым неожиданно пошел снег. А я посмотрел на нее внимательнее, скользнув в будущее. И то, что я там увидел, меня удивило.
— Мне сейчас пора, Ань, — сказал я. — Давай завтра встретимся? В кино сходим?
