Сюрприз

бы сосредоточилась вся поэзия, все грезы, все надежды, все счастье, доступное нам на земле.

Какой простор для мечтаний открывают перед нами такие женские глаза! Как прекрасно отвечают они вечному и смутному ожиданию нашего сердца!

Надо признаться также, что мы, французы, обожаем иностранок. Стоит нам встретить мало-мальски привлекательную русскую, итальянку, шведку, испанку или англичанку, и мы тотчас же влюбляемся в нее. Все, вывезенное из-за границы, приводит нас в восторг — сукно для панталон, шляпы, перчатки, ружья и.., женщины.

Но мы не правы.

По-моему, больше всего пленяет нас в иностранках их не правильное произношение. Если женщина плохо говорит по-французски, она кажется нам очаровательной, если она делает по ошибке в каждом слове, то бывает еще милее, а если она болтает нечто невразумительное, то становится просто неотразима.

Ты не представляешь себе, как мило звучит фраза:

«Я ошен лублу жаркоу”, вылетая из хорошенького розового ротика.

Моя англичаночка Кэт говорила на невообразимом французском языке. В первые дни я ничего не понимал — такие неожиданные слова она изобретала; затем я по уши влюбился в этот смешной и веселый жаргон.

Странные, нелепые, искалеченные слова приобретали в ее устах непередаваемое очарование; и по вечерам, на террасе казино мы вели долгие беседы, похожие на игру в шарады.

Я женился на ней. Я безумно любил ее — так любить можно только Мечту. Ибо подлинные любовники обожают лишь мечту, принявшую облик женщины.

Помнишь замечательные стихи Луи Буйле?

И в годы лучшие, ища моей улыбки, Была ты лишь струной, а я всегда смычком, И, как мелодия на гулком теле скрипки, Своей мечте велел я в сердце петь твоем.

Так вот, мой милый, я сделал одну-единственную ошибку — нанял жене учительницу французского языка.

Кэт нравилась мне до тех пор, пока она истязала словарь и не давала пощады грамматике.

Наши беседы были просты, но они открывали мне поразительное обаяние ее существа, ни с чем не сравнимое изящество ее жестов; жена казалась мне чудесной говорящей безделушкой, живой куклой, созданной для поцелуев, умеющей с грехом пополам перечислить то, что она любит, издать порой странное восклицание и, поскольку ее речь была причудлива и непонятна, выразить при помощи кокетливой мимики несложные чувства и ощущения.

Она походила на говорящую куклу, которая произносит вместо “папа” и “мама” нечто вроде “бааба” и “маамба”.

Мог ли я подумать, что…

Теперь она говорит… Она говорит.., плохо, очень плохо. Она делает почти столько же ошибок… Но ее можно понять… И я ее понимаю.., я узнал.., я ее узнал…

Я распотрошил свою куклу, пожелав взглянуть, что у нее внутри… И я увидел. А ведь мне приходится с ней разговаривать, милый мой!

Тебе незнакомы, по счастью, мнения, мысли, взгляды молодой благовоспитанной англичанки! Мне не в чем ее упрекнуть, разве только в том, что она с утра до вечера повторяет фразы из разговорника, принятого в пансионах для благородных девиц.

Ты видел, конечно, котильонные сюрпризы — хорошенькие золотые бумажки, в которые завернуты несъедобные конфеты. Мне как раз достался такой сюрприз. Я разорвал бумажку и захотел съесть ее содержимое. Но я испытал такое отвращение, что теперь меня тошнит при одном взгляде на соотечественниц моей супруги.

Я женился на попугае, которого престарелая английская учительница научила говорить по-французски. Понимаешь?

Показалась усеянная людьми деревянная пристань Трувильского порта.

Я спросил:

— Где же твоя супруга?

Он ответил:

— Я отвез ее в Этрета.

— А сам куда едешь?

— Я? Собираюсь развлечься в Трувиле.

И, помолчав, он прибавил:

— Ты даже не представляешь себе, до чего бывает глупа женщина.