Энн по поводу варварской страны почти рассеялись, и главным неудобством дороги стало отсутствие ватерклозетов – в трактирах были выгребные ямы, закрытые сверху дощатыми сооружениями, а на заправках, почему-то вообще ничего такого не было. Но Энн решила не обращать внимания на мелочи – она приготовилась уже жить в палатке на озере, а там придется обходиться кустами.
Санкт-Петербург они объехали стороной и к ночи вышли на Мурманскую дорогу. Правда, настоящая ночь осталась сзади, на юге, там было темно, а вся северная половина неба впереди была светлой. По бокам стояла не ночь, а, скорее, плотные сумерки. Игорь въехал на огороженную стоянку, к бревенчатому теремку и объявил, что здесь они заночуют.
Теремок оказался вполне подходящим. Первый этаж состоял из столового зала и подсобок, а на втором – располагались три гостевые спальни с холлом. В зале их встретила хозяйка, средних лет женщина, с улыбчивым простоватым лицом. Когда она узнала, что гости собираются не только ужинать, но еще и ночевать, разулыбалась еще больше. Она сводила их наверх: супругам предложила довольно большую комнату с двуспальной кроватью, а для Энн предназначалась комнатка поменьше, но очень уютная. Удобства, конечно, располагались на дворе.
Несмотря на позднее время, хозяйка предложила усталым путникам полный ассортимент горячих блюд, однако путники отказались, предпочтя овощные салаты и холодное мясо с хреном. За время путешествия Энн успела убедиться, что кофе в России варить не умеют, поэтому заказала себе чай. Игорь почти не ел и быстро ушел спать, но женщины, которые полдороги проспали в машине, доели всё, заказали еще и мороженного. Они успели подружиться и теперь тихо мурлыкали о своем, о женском.
В зале появилась молодая девушка, видимо, дочь хозяйки, до этого гремевшая посудой в подсобке. Чуть позже, появился и хозяин – он отвозил предыдущих гостей в соседний город. Они всей семьей сидели у телевизора – смотрели сначала новости, потом какой-то голливудский блокбастер. Энн отметила для себя странность: чем разнообразнее кажется этот вечный мир, и чем он становится доступнее, тем однообразней становятся люди – точно так же выглядела бы эта ночь где-нибудь в Оклахоме или на Мичигане, разница была бы в мелких деталях. Как бы в подтверждение её мыслей, зазвонил телефон, и Энн соединилась с Нью-Йорком. Дик говорил, словно из соседней комнаты – чисто и без помех. Его уже отпустили из госпиталя домой. Энн заверила его, что с ней все в порядке.
Игорь проспал меньше двух часов. Женщины только собирались расходиться, когда он спустился вниз и сказал что готов ехать дальше. Игорь действительно, выглядел посвежевшим и вполне бодрым. Ольга встретила это известие без энтузиазма, но Энн, только что не запрыгала от радости, что поделаешь – такой человек – она просто пока стеснялась в чужой стране, с чужими людьми, но дай ей волю, растрясла бы всех, вывернула бы на изнанку лишь бы все шло так, как она задумала. Ей не терпелось побыстрей добраться до места, поэтому Энн тут же выпорхнула из-за стола и вышла из гостиницы – за её сумкой пришлось подниматься Игорю.
На дворе было уже совсем светло.
5. Сладкий сон
Егор проснулся от дискомфорта. Не то чтобы имелось какое-то неудобство или ему что-то мешало, скорей наоборот – было слишком хорошо: слишком тепло, слишком мягко и до слюнявости уютно. Не мешало даже легкое похмелье, а как бы придавало шарма – изюминка эдакая. Выкарабкиваясь из сна, он постепенно начал осознавать, что лежит под одеялом на спине, на своем диване, что под тем же одеялом находится совершенно голая дама, голова которой с копной рыжих волос покоится у него подмышкой, а её большие упругие груди обнимают его левый бок. И как только он всё осознал и прочувствовал, сразу проснулся и вспомнил всё: эту даму он видел второй раз в жизни. Нет, сегодня уже – третий. Еще он её видел вчера и в прошлую субботу. «Так… утренний синдром – как её зовут? Зовут её Лида… да, Лида… Это же Лида!».
В прошлую субботу он утром уехал с заставы и провел полдня в отряде – ни столько дела, сколько пустой трёп – решил остаться в городе и уже ближе к вечеру зашел поужинать в кафе, рядом с домом, где он снимал маленькую квартирку. За соседним столиком что-то отмечали три девушки, верней две девушки и дама. Молодая дама. Почему-то сразу она ему запала в сознание как дама, не девушка, не женщина, а именно дама – во всей её фигуре и в движениях было что-то непреодолимо женственное, из романов прошлых веков. Из самого близкого по времени, такие дамы могли встречаться, если что у Чехова. По идее, самцы должны были кружиться вокруг неё роем, но этого не наблюдалось. Когда она посмотрела на Егора, он понял, почему этого не происходит – она обдала его таким холодом, такой неприступностью, что не очень настойчивый кавалер сразу бы спасовал. Впрочем, была еще одна причина – возле обычного мужчины в этом городе она смотрелась бы крупновато. Мужчины любят крупных женщин, но, к сожалению, смотрятся рядом с ними смешно. Когда Егор пригласил её танцевать, и они встали рядом, оказалось, что ростом они были одинаковы, правда Лида была на каблуках, но рост Егора – метр девяносто с мелочью.
Егор от волнения заказал еще коньяку, еще и еще раз танцевал с ней, и с третьего танца, уже совершенно откровенно предложил ей свою дружбу. Однако, танцевать-то она танцевала, а всё остальное пропускала мимо ушей. Егору даже не удалось её проводить, потому что за девушками пришла машина и увезла их в неизвестном направлении.
Когда дама вышла из непосредственного поля зрения, Егор почти сразу о ней забыл, во всяком случае, на следующий день и всю неделю он не вспомнил про неё ни разу. И вот, вчера, в этом же кафе, Витя Мишкин обмывал майорскую звездочку. Ордена и звания обмываются довольно шумно. Хороший человек обмываемый или плохой, не имеет значения – это праздник войскового братства, гусарская гулянка. Сдвинутые столы в темном углу кафе, звездочки в бокалах, шум, звон. И вдруг, кто-то кладет руку Егору на плечо, даже не на плечо – там колючий погон, а ниже – почти на грудь. Она. Дама. Лида.
– Белый танец, – и больше ничего не сказав, указала на средину зала.
Они танцевали вальс. Егор умел танцевать вальс. Научился еще курсантом под старую пластинку. В семье, как реликвия хранилась старая пластинка, называвшаяся «Под кленами»: «И в вальсе закружилися, играл на мостовой военного училища оркестр наш духовой». Лида заказала такой же приятный старый вальс. Егор был весел и в ударе. Кружась в вальсе, он держал её за талию и смотрел в глаза. Только глаза были другими, не такими отчужденными, как в прошлый раз – теплыми. Когда закончилась музыка, они так и остались стоять, обнявшись.
– Я принимаю ваше предложение, – тихо произнесла она, видимо, заранее заготовленную фразу.
– Почему? – выдал Егор, понимая, что глупей этого уже ничего не придумать.
– Потому что ты меня достал! Ты снился мне всю неделю, ты приставал ко мне каждую ночь! Но как только доходило до дела, ты разворачивался и уходил. Всё, хватит, отрабатывай!
– Что, прямо здесь?
– Как хочешь.
Они ушли сразу. Егор даже ни разу не оглянулся на стол, где остались его боевые товарищи.
Егор, потихоньку освободившись, встал и ушел в ванную. Егор не любил смотреться в зеркало, но, когда чистишь зубы, невольно утыкаешься в это приспособление. Из зеркала на него глянуло небритое и слегка помятое лицо, с зубной щеткой во рту – типичный русский Ванек – пришлось сразу бриться, чтобы хоть как-то примириться со своей внешностью. Возвращаться в комнату совсем раздетым Егор не решился – накинул халат, висевший рядом с полотенцем.
Уходя, Егор аккуратно поправил одеяло на своей даме, это он точно помнил. Сейчас же одеяло было сброшено – дама лежала в позе Данаи, с закрытыми глазами и вроде как спала. Он сел в кресло напротив, закурил и с глуповатой улыбкой уставился на свою подругу. Картина была замечательная: центр композиции – телесный холм с пушистым треугольничком посредине – безусловно доминировал и притягивал взгляд. От него в обе стороны шли покаты вниз: вправо – плавной линией бедер к круглым коленкам и далее, до самых пальчиков с розовыми ноготками (без признаков лака); влево – к талии и чуть выпуклому животику, гораздо более приятному, чем у настоящей, т. е. картинной Данаи, и потом линия опять шла вверх, обрамляя две шикарные выпуклости, и опять вниз, где среди рыжих волос нельзя было не залюбоваться её лицом, которое нисколько не портил нос с легкой горбинкой. Всё это великолепие было плотно обтянуто матовой кожей, делая её похожей на мраморную статую. Было еще что-то, усиливавшее впечатление классической скульптуры. Егор не сразу заметил – на грудях у неё не было сосков. Груди были равномерного белого цвета, чуть может белее остального тела, с легкими заострениями посредине.
