Люк Ле Ганидек, более решительный, пробормотал:
— Да, отдохнуть сюда приходим.
На этом разговор кончился. А в следующее воскресенье она засмеялась, увидев их, засмеялась доброжелательно и покровительственно, как разбитная женщина, которая почувствовала, насколько они оба робки.
— Что ж вы здесь делаете? — спросила она — Смотрите, небось, как трава растет? Развеселившись, Люк тоже улыбнулся:
— Может, и так.
— И что же, не шибко она растет?
Он подтвердил, смеясь:
— Что правда, то правда.
Она ушла. Но, возвращаясь с ведром, полным молока, опять остановилась возле них и предложила:
— Не хотите ли молочка? Выпейте — и деревню вспомните.
Как человек одной с ними породы, она чутьем угадала их душевное состояние и попала в самую точку, а может быть, и сама тосковала по родным местам.
Солдатики были растроганы. Она осторожно влила немного молока в горлышко литровой бутылки, в которой они принесли вино, и Люк стал пить первый маленькими глотками, то и дело поглядывая, достаточно ли молока осталось на долю Жана. Затем передал бутылку приятелю.
Девушка поставила ведро на землю и, уперев руки в бока, стояла перед солдатиками довольная, что доставила им радость.
Затем ушла, крикнув на прощание:
— Ну что ж, до свиданья! До воскресенья! Они провожали девушку взглядом до тех пор, пока могли различить ее статную фигуру, которая, удаляясь, становилась все меньше, словно погружалась в зелень полей.
Когда через неделю они вышли из казармы, Жан сказал Люку:
— Надо бы отнести ей какой-нибудь гостинец.
И они долго не могли решить, какое лакомство купить для девушки с коровой.
Люк настаивал на куске свиной колбасы, но Жан, любивший сласти, предпочитал леденцы. Его мнение восторжествовало, и они купили у бакалейщика на два су бело-красных конфет.
Взволнованные ожиданием, они позавтракали быстрее, чем обычно.
Жан увидел девушку первый.
— Вон она, — сказал он.
Люк подтвердил:
— Да, это она.
Еще издали заметив их, она рассмеялась.
— Как дела? Идут на лад? — крикнула она. Они ответили разом:
— А ваши как дела?
Она заговорила с ними о простых и близких им вещах — о погоде, об урожае, о своих хозяевах.
Они не осмеливались отдать ей конфеты, которые уже начали подтаивать в кармане у Жана.
Наконец Люк расхрабрился и проговорил чуть слышно:
— Мы тут кое-что принесли.
Она спросила:
— А что?
Жан, покраснев до ушей, вытащил бумажный фунтик и протянул ей.
Она тут же принялась сосать леденцы, перекатывая их во рту, и при этом то на одной ее щеке, то на другой вздувалась шишка. Солдатики, сидя перед нею, смотрели на нее растроганно и восхищенно.
Затем она пошла доить корову, а на обратном пути снова дала им молока.
Они думали о девушке всю неделю и не раз говорили о ней. В следующее воскресенье она села возле них, чтобы подольше побеседовать, и все трое, расположившись рядком, устремив глаза вдаль и обхватив руками согнутые колени, стали припоминать мельчайшие события, мельчайшие подробности из жизни родных деревень, в то время как корова, видя, что служанка почему-то задержалась, вытягивала по направлению к ней свою тяжелую влажную морду и протяжно мычала, зовя ее.
Прошло еще немного времени, и девушка согласилась перекусить с ними и выпить глоток вина И теперь она нередко приносила им в кармане сливы, ибо наступила пора сбора слив. В присутствии девушки солдатики-бретонцы оживлялись и щебетали, как птицы.
Как-то во вторник Люк Ле Ганидек отпросился на целый день, что с ним никогда еще не случалось, и вернулся лишь в десять часов вечера.
Обеспокоенный Жан ломал себе голову, стараясь сообразить, по какому делу уходил его приятель.
