Механик вырывает у нас колесо, чтобы направить нас в кювет, а я мечтаю вернуться на встречную полосу.
Поехали. Восхитительное чудо смерти, когда еще мгновение назад ты ходил и говорил, и вот – ты уже неодушевленный предмет.
Ничто и даже меньше.
Холодный.
Невидимый.
Запах кожи. Мои ремни безопасности обвились вокруг меня словно смирительная рубашка. Я пытаюсь сесть, но тут же ударяюсь головой о рулевое колесо. Это очень больно. Моя голова падает на колени к механику. Я гляжу вверх и вижу улыбающееся лицо механика и звездное небо за лобовым стеклом.
Все руки и лицо у меня в чем-то липком.
Кровь?
Или масляный крем?
Механик смотрит на меня и говорит:
С днем рождения!
Пахнет дымом, и я вспоминаю про мой торт.
– Ты головой чуть не сломал рулевое колесо, – говорит механик.
Вот и все и больше ничего; ночной воздух, запах дыма, звезды, улыбающийся механик. Моя голова все еще лежит у него на коленях, и вдруг я понимаю, что мне вовсе не хочется поднимать ее.
А где же торт?
Механик отвечает:
– На полу.
Ночной воздух, а запах дыма все крепчает.
Исполнится ли мое желание?
Надо мной – окруженное небесными звездами улыбающееся лицо.
– Эти свечи для тортов, их почти невозможно погасить.
И, наконец, при свете звезд мне удается различить, что дым исходит от маленьких огоньков, рассыпанных по коврику на полу салона.
19
Автомеханик из бойцовского клуба жмет на газ, вертит баранку в присущем ему яростном стиле, а мы снова едем по автостраде, потому что этой ночью у нас еще есть дела.
До того, как наступит конец цивилизации, мне надо научиться определять по звездам курс. Все вокруг так безмолвно и темно, словно наш «кадиллак» движется в космическом пространстве. Мы давно съехали с шоссе. Трое парней на заднем сиденье то ли спят, то ли в обмороке.
– Мы были на волосок от жизни, – говорит автомеханик.
Он протягивает ко мне руку и трогает длинный шрам у меня на лбу – там, куда пришелся удар рулевого колеса. Мой лоб так раздулся, что я жмурюсь от боли. Механик проводит холодным пальцем вдоль шрама. «Корниш» подскакивает на ухабе, и боль, словно жидкость, выплеснувшаяся из чашки, заливает мои глаза черной тенью. Наш помятый багажник покачивается, а отвалившийся бампер скрежещет по асфальту, нарушая ночную тишину.
Механик говорит, что задний бампер «корниша» висит на волоске: при столкновении он зацепился за передний бампер грузовика и сорвался с кронштейнов.
Я спрашиваю, является ли происходящее частью домашнего задания в рамках «Проекта Разгром»?
– В некоторой степени – да, – говорит механик, – мне надо было принести в жертву четырех человек и раздобыть мешок жира.
Жира?
– Для мыла.
Что планирует Тайлер?
Механик начинает говорить словами Тайлера Дердена.
– Я вижу перед собой самых сильных и самых умных людей, которые когда-либо жили на этой земле, – говорит он, и профиль его отчетливо вырисовывается на фоне звезд. И они работают на бензоколонках и подают еду в ресторанах.
Линия его лба, профиль его носа, ресницы и брови, движущиеся губы – все его лицо отчетливо вырисовывается на фоне звездного неба.
– Если бы мы могли разместить этих людей в тренировочных лагерях и воспитать их.
– Пистолет просто направляет взрыв в нужную сторону, вот и все.
– Все эти юноши, все эти девушки хотят отдать свою жизнь во имя чего-нибудь. Реклама заставляет их приобретать тряпки и машины, которые им вовсе не нужны. Поколения за поколениями люди работают на ненавистных работах только для того, чтобы иметь возможность купить то, что им не нужно.
– На долю нашего поколения не досталось великой войны или великой депрессии, поэтому мы должны сами объявить войну, и война эта будет духовной. Мы начнем революцию, направленную против культуры. Наша великая депрессия – это наше существование. Это депрессия духа.
– Мы должны научить людей свободе, поработив их, и показать им, что такое мужество, испугав их.
– Наполеон хвастался, что он может заставить людей жертвовать жизнью за орденскую ленту.
– Представьте себе, что весь мир объявит забастовку и откажется работать, пока богатства не будут перераспределены справедливым образом.
– Представьте себе, что вы охотитесь на лосей в сырых лесах на склонах каньона вблизи от развалин Рокфеллер-центра.
– То, что ты сказал про свою работу, это серьезно? – спросил механик.
Да, серьезно.
– Вот поэтому мы и едем туда, куда мы едем.
Мы на охоте, на охоте за жиром.
Мы едем в хранилище больничных отходов.
Мы едем в хранилище больничных отходов при станции сжигания. Там, среди использованных бинтов и перевязочных материалов, застарелых опухолей, использованных трубок для капельниц и игл, и прочих жутких, по-настоящему жутких, вещей, посреди образцов крови и ампутированных конечностей, мы найдем больше денег, чем может найти за ночь водитель мусорной машины.
Мы найдем столько денег, что, если ими нагрузить этот «корниш», он будет задевать днищем землю.
– Жир, – говорит механик, – жир, удаленный при липосукции, с ляжек богатой Америки. Самый лучший, самый густой жир в мире.
Мы привезем большие красные мешки с жиром на Бумажную улицу, смешаем со щелочью и экстрактом розмарина и продадим тем самым людям, которые заплатили за то, чтобы этот жир у них отсосали. Наше мыло стоит двадцать долларов за брусок: такую цену могут позволить себе только богатые.
– Самый густой, самый нежный жир в мире, тук земли, – говорит механик. – Так что сегодня ночью мы играем в Робин Гуда.
Маленькие восковые огоньки ползут по напольному коврику.
– Кроме того, – говорит он, – нам также поручили поискать материалы, зараженные вирусом гепатита.
20
Теперь он плачет уже по-настоящему; слеза прочертила след на стволе пистолета, стекая к скобе спускового крючка, и теперь жжет мой указательный палец. Раймонд Хессель закрывает глаза, а я прижимаю ствол посильнее к его виску, чтобы он постоянно помнил, что я – рядом, что я могу отнять у него жизнь в любой миг.
Пистолет стоит недешево, и я спрашиваю себя, не испортит ли его соль?
Все прошло так гладко, что я сам удивился. Я сделал все, что просил механик. Вот для чего нам потребовался пистолет. Это было мое домашнее задание.
Тайлер приказал, чтобы каждый из нас принес двенадцать водительских прав в доказательство того,
