ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Под Сталинградом, в районе совхоза «Крепь», немцы прорвались на флангах, вклинились в оборону и образовали мешок, горловина которого едва достигала трех километров и простреливалась минометами.
Шевченко Павел полз по сожженному полю. Жесткие концы обгоревших стеблей пшеницы больно кололи сквозь гимнастерку кожу, царапали и рвали ее до крови. Местами почему-то остались небольшие островки несгоревшей пшеницы с осыпавшимися колосьями. Черное выгоревшее поле было совершенно мертвым, а на островках по колосьям ползали жуки и стрекотали кузнечики. Над головой у Шевченко Павла посвистывали пули, хищно шелестели легкие мины и злобно завывали тяжелые. Он полз вдоль борозды, а когда ему приходилось менять направление, он переползал несколько борозд, разгребая телом сухую комковатую землю, а затем с минуту-две лежал неподвижно, набираясь сил для того, чтобы ползти дальше.
Так он прополз через горловину, через узкий перешеек, а дальше уже можно было идти в рост, нужно было только ложиться при свисте мин – немцы крыли по площадям из шестиствольного.
Он вышел утром, но лишь к концу дня добрался до шестой роты. Он немного почистился, перемотал портянки. Вид у него был довольно нелепый – он еще подрос и похудел, чересчур большая каска съезжала на лицо. Во время бомбежки он потерял очки. Запасных у него не было, а в Больших Чепурниках под Сталинградом, где стоял их штаб, в аптеке не было оправ и местный аптекарь раздобыл для него пенсне, которое плохо держалось на его крупном, картошкой, носу с широкой переносицей. Это пенсне в сочетании с каской, гимнастеркой, рукава которой были для него слишком коротки, вызывало улыбку на лицах солдат и недоумение на лицах командиров.
Впрочем, в полку к нему относились хорошо, приглашали его в роты, с удовольствием слушали, как он читал пламенные, зажигательные статьи Ильи Эренбурга, как рассказывал о подвигах бронебойщика Ивана Болото и других героев обороны Сталинграда.
Командира роты старшего лейтенанта Орлова, больше известного в части под именем Васька Орлов, отчаянного черноволосого, чернобрового красавца парня, и командиров взводов, да и значительную часть бойцов, Шевченко Павел застал в противотанковом рву за позициями роты. У костра хлопотал ординарец Васьки Орлова – Сапожников – бывший повар московского «Савоя», он раскладывал на плащ-палатке ржаные сухари, размоченные в воде с раздавленной ежевикой.
В те дни со снабжением было плохо, роты получали только старые, каменной твердости ржаные сухари, ржавую горько-соленую селедку и желтый, плохо очищенный сахар-песок. Шевченко Павел был очень голоден и почувствовал, как рот у него заполнился слюной.
– Агитатор пришел! – искренне обрадовался Васька Орлов. – И нюх же у человека. Действительно вовремя.
Сапожников саперной лопатой разрыл костер, и Шевченко Павел увидел, что в раскаленном песке целиком изжарен обмазанный глиной кабан. Жаркое положили на плащ-палатку, и Сапожников принялся его разделывать штыком от самозарядной винтовки.
– Первый кусок – гостю, – сказал Васька Орлов и протянул Шевченко Павлу кусок мяса и влажный сухарь, на котором слоем лежала давленая кислая ежевика, или, как называл ее Сапожников, ожина.
– Здорово, – сказал Шевченко Павел, обжигай пальцы горячим куском жареного сала и не решаясь вонзить в него зубы. – Вот видите, товарищи! А мы еще ругаем наших интендантов. Напрасно мы их ругаем, раз эти люди под огнем сумели доставить на самый опасный участок целого кабана.
– Какие интенданты, – давясь смехом, отозвался Васька Орлов. – Интенданты даже наркомовских «сто грамм» не могут доставить. Стрельбы боятся. Это – мои ребята.
– А где же они взяли? – удивился Шевченко Павел.
– Все там же… в селе, на нейтралке…
Шевченко Павел положил сало и сухарь на плащ-палатку. В связи с трудностями снабжения появились случаи мародерства, и рассвирепевший командующий отдал приказ, что людей, виновных в том, что у населения отбирают кабанов, коров, гусей и кур, будут расстреливать, как за вооруженные грабежи.
– Извините, товарищи, – сказал Шевченко Павел, – но я этого есть не буду.
– Ну и не ешь, – добродушно рассмеялся Васька Орлов, – раз ты сыт. Только не рассчитывай, что тебе что-нибудь останется.
– Извините, но, кроме того, я должен буду доложить об этом командованию. Мне очень не хотелось бы этого, я жалею, что пришел не вовремя, но иначе я не могу. Иначе я больше не смогу быть агитатором.
– Докладывать? – закричал младший лейтенант Докошенко, командир взвода. Он поднялся на ноги, с силой дергая крышку кобуры и хватаясь за рукоятку пистолета. Его круглое доброе лицо покраснело до свекловичного цвета, он заикался: – На кого это ты… докладывать? Да я тебя тут же, на месте, гада…
– Не трогай его, – сказал Васька Орлов, – пусть идет. Пусть доносит. Если у него совесть такая.
– Не дойдет! – закричал Докошенко, взвешивая в руке пистолет.
– Иди, иди, – повторил Васька Орлов.
И Шевченко Павел пошел, всей спиной ощущая, какой он большой и беззащитный, вслушиваясь в то, не раздастся ли выстрел, и с ужасом думая, что если выстрел раздастся и пуля убьет его, то он этого выстрела не услышит.
Со звуком, какой бывает, если потрясти в руках лист фольги, пролетела мина. Он упал, услышал глухой взрыв – бум! – просвистели осколки, ему хотелось не вставать, просто ползти дальше, но усилием воли он заставил себя подняться и продолжать путь.
Он так и не решился оглянуться.
Комиссар дивизии, полковой комиссар Триголов, несколько дней тому назад был ранен осколком бомбы в плечо, но оставался на передовой. Перед тем как Шевченко Павел отправился в шестую роту, ему стало совсем плохо, он лежал в беспамятстве, и его отправили в тыл, а на его место прислали нового человека, старшего батальонного комиссара Костина.
