— То же самое, точь-в-точь! Рыцарь в латах, вот лопни мои глаза! Мы его сшибли!
— Ты остановишься?
— Уж пробовал раз. Ничего не нашел. Неохота останавливаться на этой пустоши. Жуть берет. Что-то тут нечисто.
— Но ведь кого-то мы сбили!
— Я свистел вовсю, малый мог бы посторониться, а он и не двинулся!
Вихрем разорвало пелену тумана.
— В Стокли прибудем вовремя. Подбрось-ка угля, Фред.
Новый свисток стряхнул капли росы с пустого неба. Дыша огнем и яростью, ночной скорый пронесся по глубокой лощине, с разгона взял подъем и скрылся, исчез безвозвратно в холодной дали на севере, остались лишь черный дым и пар — и еще долго таяли в оцепенелом воздухе.
ДИКОВИННОЕ ДИВО
В один не слишком погожий и не слишком хмурый, не слишком знойный и не слишком студеный день по пустынным горам с суматошной скоростью катил допотопный потрепанный «форд». От лязга и скрежета металлических частей взмывали вверх трясогузки в рассыпчатых облачках пыли. Уходили с дороги ядовитые ящерицы — ленивые поделки индейских камнерезов. С шумом и грохотом «форд» все глубже вторгался в немую глухомань.
Старина Уилл Бентлин оглянулся с переднего сиденья и крикнул:
— Сворачивай!
По крутой дуге Боб Гринхилл бросил машину за рекламный щит. Тотчас оба повернулись. Они глядели на дорогу над гармошкой сложенного верха и заклинали поднятую колесами пыль:
— Успокойся! Ложись! Пожалуйста!
И пыль медленно осела. Как раз вовремя.
— Пригнись!
Мимо них, с такой яростью, точно прорвался сквозь все девять кругов ада, прогремел мотоцикл. Над лоснящимся рулем в стремительном броске навстречу ветру изогнулся человек с изборожденным складками, чрезвычайно неприятным лицом, в защитных очках, насквозь пропеченный солнцем. Рычащий мотоцикл и человек промчались по дороге.
Старики выпрямились в своем рыдване, перевели дух.
— Счастливого пути, Нед Хоппер,— сказал Боб Гринхилл.
— Почему? — спросил Уилл Бентлин.— Почему он всегда преследует нас?
— Уилли-Уильям, раскинь мозгами,— ответил Гринхилл.— Мы же его удача, его козлы отпущения. Зачем ему упускать нас, если погоня за нами делает его богатым и счастливым, а нас бедными и умудренными?
И они с невеселой улыбкой поглядели друг на друга. Чего не сделала с ними жизнь, сделали размышления о ней. Тридцать лет прожито вместе под знаком отказа от насилия, то бишь от труда. «Чую, жатва скоро»,— говаривал Уилли, и они покидали город, не дожидаясь, когда созреет пшеница. Или: «Вот- вот яблоки начнут осыпаться!» И они удалялись миль этак на триста — чего доброго, в голову угодит.
Повинуясь руке Боба Гринхилла, автомобиль медленно, точно укрощенная лавина, сполз обратно на дорогу.
— Уилли, дружище, не падай духом.
— Это уже давно пройдено, — сказал Уилл.— Теперь я учусь мириться.
— Мириться с чем?
— Что мне сегодня попадется клад, сундук консервов — и ни одного ключа для консервных банок. А завтра — тысяча ключей и ни одной банки бобов.
Боб Гринхилл слушал, как мотор разговаривает сам с собой под капотом, словно старик шамкает о бессонных ночах, дряхлых костях, истертых до дыр сновидениях.
— Не везет, не везет — ан вдруг повезет, Уилли.
— Ясное дело, да когда же это будет? Мы с тобой продаем галстуки, а через улицу кто сбывает такой же товар на десять центов дешевле?
— Нед Хоппер.
— Мы находим золотую жилу в Тонопа, и кто первым подает заявку?
— Старина Нед.
— Всю жизнь на его мельницу воду льем, разве не так? Не поздно ли затевать что-нибудь свое, на чем бы он не нагрел руки?
— Самое время,— возразил Роберт, уверенно ведя машину.— Вся беда в том, что ни ты, ни я, ни Нед никак не решим, что нам, собственно, надо. Мечемся из города в город, увидели — схватили. И Нед тоже увидел — схватил. Ему это не нужно, он только потому хватает, что нам это приглянулось. И держит, пока мы не махнули дальше, потом все бросает и тянется хвостом за нами, лишь бы еще какой-нибудь хлам добыть. Вот когда мы поймем, что нам надо, в ту же минуту Нед шарахнется от нас прочь, навсегда сгинет. А, черт с ним.— Боб Гринхилл вдохнул свежий, как утренняя роса, воздух, струившийся над ветровым стеклом.— Все равно хорошо. Это небо. Эти горы. Пустыня и...
Он осекся.
Уилл Бентлин взглянул на него.
— Что случилось?
— Почему-то...— Боб Гринхилл вытаращил глаза, а его дубленые руки сами медленно повернули баранку,— нам нужно... свернуть... с дороги...
«Форд» содрогнулся, переваливая через обочину. Они съехали в пыльную канаву, выкарабкались из нее и очутились на выступе, который, словно полуостров, возвышался над пустыней. Боб Гринхилл, будто загипнотизированный, протянул руку и повернул ключ зажигания. Старик под капотом перестал сетовать на бессонницу и задремал.
— Ну, так зачем ты это сделал? — спросил Уилл Бентлин.
Боб Гринхилл смотрел на баранку и на свои руки, которые ни с того ни с сего откололи такую штуку.
— Что-то заставило меня. Зачем? — Он поднял глаза. Мышцы его расслабились, взгляд смягчился.— Чтобы полюбоваться этим видом, только и всего. Отличный вид. Все как миллиард лет назад.
— Кроме этого города,— сказал Уилл Бентлин.
— Города? — повторил Боб.
Он повернулся. Вот пустыня, и вдали горы цвета львиной шкуры, и совсем, совсем далеко, взвешенное в волнах горячего утреннего песка и света, плавало некое видение, смутный набросок города.
— Это не может быть Феникс,— сказал Боб Гринхилл.— До Феникса девяносто миль. А других городов поблизости нет.
Уилл Бентлин зашуршал лежащей на коленях картой, проверяя.
— Верно... нет других городов.
— Сейчас лучше видно! — вдруг воскликнул Боб Гринхилл...
Они поднялись в полный рост над запыленным ветровым стеклом и смотрели вперед, подставив ласковому ветру морщинистые лица.
— Постой, Боб, знаешь, что это? Мираж! Ясное дело! Так все сошлось: свет, атмосфера, небо, температура. Город лежит где-нибудь за горизонтом. Видишь, он мелькает, то темнее, то ярче! Небо отражает его, как зеркало, как раз сюда, и мы его видим! Мираж, чтоб мне лопнуть!
