поцарапанная и во многих местах склеенная встык, из-за чего изображение на экране временами прыгало, словно на веревочках, Филлис Уиверн была великолепна в роли отважной и благородной миссис Уиллингтон. В конце, когда зажегся свет, даже киномеханик был в слезах, хотя он видел этот фильм уже сотню раз.
И никто не взглянул на Синтию Ричардсон второй раз; я видела, как после этого она в одиночестве шла домой по кладбищу.
Но как говорить с богиней лицом к лицу? Что надо сказать?
— Я позову Доггера, — сказала я.
— Я займусь этим, мисс Флавия, — сказал Доггер, который уже был рядом.
Не знаю, как он это делает, но Доггер всегда появляется в самый нужный момент, как одна из тех фигурок, что выскакивают из дверцы в швейцарских часах.
И вот он уже идет к «даймлеру», шофер легко скользит перед ним, стремясь добраться первым, чтобы открыть дверь машины.
Доггер победил.
— Мисс Уиверн, — заговорил он, и его голос ясно донесся до меня в холодном воздухе. — От лица полковника де Люса приветствую вас в Букшоу. Это радость для нас. Полковник просил меня передать его сожаления, что он не может приветствовать вас лично.
Филлис Уиверн оперлась на протянутую руку Доггера и выступила из машины.
— Осторожнее, мисс. Сегодня утром довольно скользко.
Я отчетливо видела каждый ее выдох в холодном воздухе, когда она взяла Доггера под руку и поплыла к парадному входу. Поплыла! Нельзя было назвать это другим словом. Несмотря на скользкую дорогу, Филлис Уиверн плыла ко мне, как привидение.
— Мы ожидали вас не раньше полудня, — говорил Доггер. — Сожалею, что дорожки еще не полностью расчищены и не везде натоплено.
— Не беспокойтесь об этом, мистер…
— Доггер, — подсказал Доггер.
— Мистер Доггер. Я обычная девушка из Голдерс-Грин. Хаживала по снегу и раньше, и, полагаю, мне доведется делать это и впредь. Ой! — Она захихикала, сделав вид, будто поскользнулась, и уцепилась за его руку.
Я не верила своим глазам, какая же она маленькая, ее голова едва достигала его плеча.
На ней был надет облегающий черный костюм с белой блузкой и черно-желтым шарфом из «Либерти»,[5] и, несмотря на серость дня, ее лицо напоминало цветом сливки на залитой летним солнцем кухне.
— Привет! — сказала она, остановившись передо мной. — Я уже видела это лицо. Ты Флавия де Люс, если не ошибаюсь. Я надеялась, что ты здесь.
У меня остановилось дыхание, но мне было наплевать.
— Твоя фотография была в «Дейли миррор». Это ужасное происшествие со Стонепенни или Бонепенни, или как там его звали.
— Бонепенни, — сказала я. — Гораций Бонепенни. Я оказала помощь полиции в этом деле, когда они зашли в абсолютный тупик.
— Точно! — Она схватила меня за руку, будто мы сестры. — Бонепенни. Я оплачиваю подписку на «Полицейскую газету» и «Настоящее преступление» и не пропускаю ни единого выпуска «Всемирных новостей». Просто обожаю читать о великих убийцах: утопленные жены,[6] излингтонский убийца,[7] майор Армстронг,[8] доктор Криппен… Это так драматично! Заставляет задуматься, не так ли? Чем была бы жизнь, в конце концов, без озадачивающей смерти?
«Именно!» — подумала я.
— А теперь, думаю, нам надо войти и не держать бедного мистера Доггера на морозе.
Я бросила взгляд на Доггера, но выражение его лица можно было сравнить разве что с мельничным прудом.
Когда она прошла мимо меня, я не смогла удержаться от мысли: «Я дышу одним воздухом с Филлис Уиверн!»
Внезапно мой нос наполнился ее духами — ароматом жасмина.
Вероятно, они были сделаны в какой-нибудь парфюмерной лавке, подумала я, из фенола и уксусной кислоты. Фенол, припомнила я, был открыт в середине XVII века немецким химиком Иоганном-Рудольфом Глаубером, хотя его смог выделить только почти двести лет спустя его земляк, Фридлиб-Фердинанд Рунге, получивший его из угольной смолы и окрестивший «карболовой кислотой». Я синтезировала это весьма ядовитое вещество с помощью процесса, включавшего неполное окисление бензола, и с удовольствием припоминаю, что это самое мощное бальзамирующее средство, известное человечеству, его используют, когда тело должно храниться долго-долго.
Также оно встречается в некоторых сортах шотландского виски.
Филлис Уиверн прошелестела мимо меня в вестибюль и теперь с восторженным видом описывала по нему круг.
— Какой мрачный старый дом! — сказала она, хлопая в ладоши. — Он идеален! Совершенно идеален!
К этому времени шофер принес багаж и теперь составлял его аккуратной горкой рядом с дверью.
— Оставь вещи тут, Энтони, — распорядилась она. — Кто-нибудь о них позаботится.
— Да, мисс Уиверн, — ответил он, устраивая целое представление из выполнения приказа. Только что каблуками не щелкнул.
В нем было что-то смутно знакомое, но я никак не могла сообразить, что именно.
Он стоял там довольно долго, совершенно неподвижно, будто ожидал чаевых, — или он ждал, что его пригласят выпить и выкурить сигару?
— Можешь идти, — объявила она довольно резко, и чары были нарушены. Вмиг он превратился в не более чем хориста в «Шоколадном солдате».[9]
— Да, мисс Уиверн, — ответил он, и, когда он отвернулся от нее к двери, я заметила на его лице выражение… Что это было? Презрение?
3
— Здесь больше солнца, — говорил Доггер. — Если не возражаете, мы разместим вас здесь, пока предназначенная вам спальня не будет готова.
Мы осматривали спальни и наконец зашли в комнату Фели.
Поскольку это время года не баловало нас солнцем, я предположила, что Доггер думает о днях минувших.
— Она прекрасно подойдет, — сказала Филлис Уиверн, подплывая к окну. — Вид на маленькое озеро — есть… Романтические развалины — есть… Видно фургон с гардеробом. Что еще может желать ведущая актриса?
— Могу я помочь распаковать ваши вещи? — спросил Доггер.
— Нет, благодарю. Бан об этом позаботится. Она сейчас придет.
— Мне не сложно, уверяю вас, — сказал Доггер.
— Очень мило с вашей стороны, Доггер, но нет, я вынуждена настаивать. Бан — большая собственница. Она будет рвать и метать, если подумает, что кто-то притрагивался к моим вещам.
— Понятно, — сказал Доггер. — Что-нибудь еще? Могу я попросить миссис Мюллет принести вам чайник чаю?
