миражем оттого, что долго смотрел на костер. Я зажмурился.
— Видишь?
Открыл глаза, но огоньки не исчезли.
— Вижу… Кто это?
— Страшные bichus. Они сердятся. Слышишь, как стонут?
И тут я понял, что это были анаконды. Полчища анаконд, рассерженных и, вероятно, голодных.
— Разбудить Энрико? — спросил я, указывая на безмятежно храпевшего коротышку-кабоклоnote 24.
— Зачем? — Мануэл безнадежно махнул рукой. Потом, втянув носом воздух, повернулся ко мне и нахмурился.
— Это кайтиту так пахнет? — спросил он, кивая на завернутую в листья свинью.
— Да. И миту-миту тоже.
— Их надо убрать. Запах дразнит чудовищ.
— Куда убрать? Бросить им?
— Не дай бог! Это только привлечет их к нам.
— Тогда сжечь?
— Жалко… Давай их лучше съедим.
Браво, Мануэл! Ничего лучшего, конечно, в данной ситуации не придумаешь. Мы растолкали Энрико и разъяснили ему обстановку. Опухший от сна, он мотал головой, тер глаза и судорожно позевывал. Когда до него дошло, в чем дело, он глотнул качасы и молчаливо принялся раздирать дымящееся душистое мясо.
Это был пир во время чумы. Поглядывая на рубиновые огоньки и внутренне содрогаясь от ужаса, мы остервенело уничтожали водосвинку и индюка. Сейчас приходится только удивляться, как мне удавалось проглатывать такие огромные, еще не успевшие остыть куски.
Мы заедали мясо медом диких ос, добытым Энрико еще на прошлой стоянке. Скоро все вокруг стало липким и сладким. Ствол моего винчестера двадцать четвертого калибра лоснился, как от обильной смазки. Пришлось убрать оружие с колен куда-нибудь подальше. Все равно оно бы не помогло, напади на нас вся эта красноглазая шайка, Скоро захотелось пить. Но по какой-то странной случайности воды в нашем ведре для питья оказалось на самом донышке. Спуститься за водой к реке было равносильно самоубийству. Пришлось выпить качасы, которая к пожару в глотке добавила пожар в желудке. Клин вышибают клипом. Чтобы не думать о воде, я подлез поближе к костру и попытался уснуть. Энрико остался за часового. Мануэл велел ему поджечь банановые листья, если анаконды подползут ближе.
Кости пекари и миту-миту мы сожгли.
Неожиданно для себя я перестал вдруг думать об анакондах и провалился в какие-то голубоватые чащи. Перистые тени неведомых растений убаюкивающе склонились надо мной, закачались в моем утомленном и заблокированном алкоголем мозгу. Проснулся я от крика Энрико.
— Вставайте!
Я вскочил на ноги, слепо шаря в траве свой винчестер.
— Перикохnote 25! — послышалось из ночи. — Перикох!
— Кто ты? — спросил Мануэл на языке гуарани и взвел затвор.
— Перикох! — донеслось из темноты. Ночь близилась к концу. Померкли светлячки. Ушли в темные, подернутые туманом воды ночные красноглазые призраки. Где-то вдалеке хрюкал тапир, хохотали спросонья обезьяны-ревуны.
— Отвечайте, кто вы, или мы будем стрелять! — крикнул Мануэл.
— Перикох!
— Он, наверное, не знает гуарани, — высказал предположение Энрико.
— Идите к костру! Только медленно! — скомандовал Мануэл по-португальски.
— Obrigadonote 26.
Зашуршали листья. Я настороженно прислушался. Судя по шагам, человек был один.
— Стой! — распорядился Мануэл.
Мигнув Энрико, он вытащил из костра пылающую ветку и шагнул через границу ночи. После шелеста листьев и приглушенного говора в свете костра показался Мануэл и индеец с дротиком и духовой трубкой. Он был низкоросл, но крепко сложен и толстопуз. По деревянному диску на губах и характерной раскраске я узнал в нем индейца племени тхукахаме. Это племя живет на севере Шингу, в районе великого водопада Мартинс. Ближайшими соседями тхукахаме являются крин-акароре. И те и другие мирные племена.
Индеец огляделся и после минутного колебания направился ко мне. Вынув из головы желтое перо арара, он в знак дружбы положил его к моим ногам. Я протянул ему свою трубку. Индеец присел на корточки и деловито, будто делал это всю жизнь, набил мой вересковый бройер табаком. Покурив, он передал трубку мне. Я сделал несколько затяжек и отдал трубку Мануэлу.
— Здесь очень плохие места, — сказал индеец. — Я проведу ночь с вами. Я кивнул головой.
— Как ты попал сюда? — спросил Энрико.
— Я иду в Диауарум. К миссионеру.
— Тебе нужны лекарства? — не отставал от него Энрико.
Индеец не ответил. Положив свое первобытное оружие подальше от огня, он застыл, похожий на языческого кумира.
— Так зачем тебе нужен миссионер?
— Оставь его в покое, Энрико, — сказал я. — Какое нам, собственно, до этого дело.
— Мигелиnote 27 ищут пропавших англичан? — спросил тхукахаме.
— Откуда ты знаешь?! — воскликнул я удивленно и, пожалуй, даже немного испуганно.
— От ваура. Ты был в гостях в их деревне на реке Ферру.
— Ах, вон оно что!
Я действительно несколько месяцев назад посетил деревню вауру, представлявшую собой десяток свайных хижин, крытых побуревшими на солнце пальмовыми листьями Скрытая в зарослях пеки, деревушка приютилась на стрелке Ронуру и Ферру. Как и всюду, где только бывал, я расспрашивал там о полковнике Фосетте и его спутниках. Оказывается, весть об этом невидимый индейский телеграф разнес по всей Шингу.
— Да, амиго, я ищу троих инглези, пропавших много лун назад.
— Они твои родственники?
— Нет. Но они большие люди, и мой народ интересуется их судьбой. Ты знаешь что-нибудь о них?
— Я много слышал о старом Мигеле и его сыновьях.
— У Мигеля был только один сын. Другой просто друг.
Индеец кивнул головой и чуть подвинулся от огня.
— Что же ты слышал о них?
— Многое. Журуна и кайяби говорят, что мигели попали в плен к диким племенам.
— Какие это племена?
— Мы называем их люди. Они живут к югу от тех мест, где живет мое племя.
— Это племя не морсего?
— Нет. Морсего — это совсем дикое племя. Люди — совсем другое племя.
— М-да… Ну ладно. Больше ты ничего не знаешь о пропавших белых?
— Знаю еще то, что рассказывал мне отец, который узнал об этом от брата своей жены.
— Что же он тебе рассказывал?
— Это долгая история. Я хочу сперва чего-нибудь поесть.
Я дал ему сушеной говядины и несколько кейжу. Он с достоинством принял еду. Спокойно и неторопливо съел все без остатка и спросил чего-нибудь выпить.
— У нас нет ни касавы, ни чичи, есть одна качаса. Но я дам тебе ее только после того, как ты расскажешь все, что знаешь. Дела нужно вести на светлую голову, не затуманенную качасой.
Он согласно кивнул. Потом встал и бесшумно исчез в темноте, я даже не услышал шороха листьев. Я был очень удивлен и подумал было, что индеец рассердился за мой отказ дать водку. Вернулся он так же
