— Коленкин! — крикнула из дальнего конца коридора Вера Яковлева, секретарь директора. — Скорее к Главному. Ждет с утра. Три раза спрашивал.
Я оглянулся, чтобы удостовериться, что кадровик слышал. Он слышал и помахал головой, словно хотел вылить воду, набравшуюся в ухо после неудачного прыжка с вышки.
— Здравствуйте, — сказал мне Главный, поднимаясь из-за стола при моем появлении. Смотрел он нa меня с некоторой опаской. — Вы знаете?
— О чём?
— О сборах.
— Да, — сказал я.
— Не могу поверить, — сказал Главный. — Почему же вы никогда никому не говорили, что вы баскетболист?.. Это не ошибка? Может, шахматы?
— Нет, — сказал я, — это не ошибка. Приходите смотреть.
— С удовольствием.
Я был совершенно ни при чем. Меня несла могучая река судьбы. Каждое мое слово, действие, движение вызывало к жизни следующее слово, движение, привязанное к нему невидимой для окружающих цепочкой необходимости.
Из кабинета директора я прошел к себе в отдел.
— На кадровика нарвался? — спросил Сенаторов. — Если уж решил опаздывать, опаздывай на час. Пятнадцать минут — самый опасный период.
— А еще лучше не приходить тогда вообще, — добавила Аннушка, поправляя золотые волосы и раскрывая «Литературку».
— Я уезжаю, — сказал я. — На две недели.
— В командировку? — спросила Аннушка. — В Симферополь? Возьми меня с собой, Герман.
— Нет, — сказал я и почувствовал, что краснею. — Я на сборы еду. На спортивные. Готовиться к соревнованиям.
— Ах, — сказала Аннушка, — сегодня не первое апреля.
— Глядите, — сказал я, не в силах оттягивать самый тяжелый момент. Ведь эти люди знали меня ровно одиннадцать лет.
Я передал Сенаторову официальное письмо о вызове меня на тренировочные сборы, завизированное директором.
— Так, — сказал Сенаторов, прочтя письмо.
За окном на ветвях тополя суетились какие-то пташки, солнце уже залило мой стол, который я давно собирался отодвинуть от окна чтобы не было так жарко, но мысль о столь очевидном физическом усилии раньше отпугивала меня. Я подошел к столу, поднатужился и отодвинул его в тень.
— Так, — сказал Сенаторов. — Если бы я я чего-нибудь понимал.
— Дай сюда, — сказала Аннушка. — Куда его отправляют?
— Тренироваться.
Аннушка хмыкнула, проглядела бумагу и сказала с несвойственным ей уважением в голосе:
— Хорошо устроился.
— Но я не устраивался, — сказал я, чувствуя, как неубедительно звучит мой голос, — они сами меня обнаружили и настояли. Даже шефу звонили.
— Тогда, — сказала Аннушка, возвращая мне бумагу, — если не секрет, что ты умеешь делать в спорте? Толкать штангу? Боксировать? Может, ты занимаешься самбо, но почему тогда ты еще не в дружине?
Я вдруг понял, что помимо своей воли подтягиваю животик и пытаюсь выпятить грудь. И Аннушка увидела это.
— Ага, ты орел, — сказала она. — Ты собираешься бежать десять километров. Почему бы тебе не признаться товарищам, что у тебя есть знакомая врачиха, которая таким хитрым образом устроила тебе бюллетень в самый разгар отпускного сезона, когда нам, простым смертным, приходится потеть здесь над бумажками?
И я понял, что отвечать мне нечего. Что бы я ни ответил, для них будет неубедительно. И они будут правы.
— Ладно, — сказал я. — Пока. Читайте газеты.
И то, что я не стал спорить, ввергло Аннушку в глубокое изумление. Она была готова ко всему — к оправданиям, к улыбке, к признанию, что все это шутка. А я просто попрощался, собрал со стола бумаги и ушел. В конце концов, я был перед ними виноват. Я был обманщиком. Я собирался занять не принадлежащее мне место на колеснице истории. Но почему не принадлежащее? А кому принадлежащее? Иванову?
Рассуждая так, я выписал себе командировку на спортивные сборы (директор решил, что так более к лицу нашему солидному учреждению), пытаясь сохранять полное спокойствие и никак не реагировать на колкие замечания сослуживцев. Новость о моем отъезде распространилась уже по этажам, и на меня показывали пальцами.
— Защищайте честь учреждения, — сказал кадровик, ставя печать.
— Попробую, — сказал я и ушел.
Я уже не принадлежал себе.
Я ехал на электричке в Богдановку, так и не застав дома Курлова, и пытался размышлять о превратностях судьбы. В общем, я уже нашел себе оправдание в том, что я еду заниматься бросанием мячей в корзину. Во-первых, это никак не менее благородное и нужное народу занятие, чем переписывание бумаг. Во-вторых, я и в самом деле, очевидно, могу принести пользу команде и спорту в целом. Я никак не большее отклонение от нормы, чем трехметровые гиганты. В-третьих, мне совсем не мешает развеяться, переменить обстановку. И наконец, нельзя забывать, что я подопытный кролик. Я оставил Курлову записку со своими координатами, и он мог меня разыскать и контролировать ход опыта. Правда, я вдруг понял, что совсем не хочу, чтобы Курлов объявился в команде и объяснил всем, что мои способности — результат достижения биологии по части упрочения центров управления мышечными движениями. Тогда меня просто выгонят как самозванца, а сыворотку употребят для повышения точности бросков у настоящих баскетболистов. Почему-то мне было приятнее, чтобы окружающие думали, что мой талант врожденный, а не внесенный в меня на острие иглы.
Правда, во мне попискивал другой голос — скептический. Он повторял, что мне уже сорок лет, что мне нелегко будет бегать, что вид мой на площадке будет комичен, что действие сыворотки может прекратиться в любой момент, что я обманул своего начальника… Но этот голос я подавил. Мне хотелось аплодисментов.
Тренер стоял на платформе.
— Третий поезд встречаю, — признался он. — Боялся, честно говорю — боялся я, Коленкин, за тебя. У меня два центровых с травмами и разыгрывающий вступительные экзамены сдает. А то бы я тебя, может, и не взял. Возни с тобой много. Но ты не обижайся, не обижайся. Я так доволен, что ты приехал! А ты тоже не пожалеешь. Коллектив у нас хороший, дружный, тебя уже ждут. Если что — обиды и так далее, — сразу мне жалуйся. Поднимем вопрос на собрании.
— Не надо на собрании, — сказал я.
— Вот и я так думаю. Обойдется. Ты только держи нос морковкой.
Дорога со станции была пыльная. Мы заглянули на небольшой рынок неподалеку от станции, и тренер купил помидоров.
— Я здесь с семьей, — сказал он. — Парнишку своего на свежий воздух вывез. А то ведь, не поверишь, как моряк в дальнем плавании. Вот супруга и попросила покупки сделать.
На базе было пусто. Лишь в тени, у веранды, два гиганта в майках играли в шашки. Мы прошли мимо баскетбольной площадки. Я поглядел на нее с легким замиранием сердца, как начинающий гладиатор смотрит, проходя, на арену.
