которое порой помогало прочесывание бара — здесь, правда, он был закрыт — где-нибудь часов около трех-четырех утра. О том, чтобы, например, прихватить какую-нибудь покинутую либо подвыпившую особу. О том, чтобы взять на буксир изящную фигурку сейчас мысль воспользоваться создавшейся ситуацией ему даже не приходила в голову. Не то чтобы он почувствовал себя навсегда расставшимся с той побирушечной страстью, которая на исходе завершающегося утром вечера заставляет последних выживших охотников набрасываться на какую-нибудь худосочную добычу. А потом сразу — как будто ничего и не было, как будто ничего и не произошло. Расстрелять последние патроны, просто расслабиться, прежде чем упасть, провалиться в долгожданный сон. А здесь ничего похожего. Даже никакой мысли, в конечном счете бодрящей, о прогулке в машине с опущенными стеклами по пустынным либо извилистым дорогам вдали от города. Славный швейцарский воздух!.. Ни подобного проекта, ни какого-нибудь еще. Никакого расчета. Никакого стратегического плана, осуществление которого привело бы девушку в его объятия и в его постель. Он шел по бортику бассейна, как если бы шел по опушке настоящего леса. И первая птица, пение которой ему пришлось бы услышать, была бы настоящей утренней птицей. А не шумовым оформлением для создания атмосферы.
Он нашел ее причесывающейся перед зеркалом. Вестибюль показался ему несколько темноватым, словно на ней сконцентрировался весь имевшийся свет.
— После купания, — говорила она, — у меня с ними столько возни… Нужно было надеть шапочку… Только я терпеть не могу… В принципе это обязательно…
Слова, которые она употребляла, настолько сочетались с ее жестами, что можно было подумать, будто она разговаривает сама с собой, в полном одиночестве, либо не подозревая о чьем-либо присутствии. Она наклонила голову, чтобы лучше совладать с непокорной массой, становящейся гладкой и укрощенной после зубьев расчески.
— Держу пари, вы хотите есть, — сказал он. Он редко говорил: держу пари.
— Просто умираю от голода, — ответила она, устремляясь к идущей вверх лестнице. Потом, проходя мимо окошечка кассы и повернувшись к Араму, спросила:
— Так вам действительно не нравится это место?
— Можно привыкнуть ко всему, — согласился он… — Однако не к мысли, что тропический лес пахнет хлоркой.
Они возвратились в главное здание и стояли перед анфиладой салонов, погруженных в полумрак.
— Где можно найти что-нибудь перекусить? Что предпринять? — спросил он.
— Не беспокойтесь, я хорошо знаю этот сарай.
— Я тоже.
— Но не совсем так.
Она толкнула одну служебную дверь. Он последовал за ней и через несколько секунд вошел, по- прежнему вслед за ней, в комнату, используемую в качестве раздевалки кем-то из персонала.
— Здесь есть тостер, а в шкафу кое-какие запасы.
Арам ошеломленно смотрел на нее. Она объяснила:
— Они принадлежат тому парню… Ну, с которым я должна ехать на Родос… Если вы живете в гостинице, возможно, вы его уже видели. Он работает в регистратуре. Но сейчас его не будет три дня, до нашего отлета в четверг: он в Цюрихе, женит там своего брата. Вы чего хотите?.. Есть выбор.
Однако он показал жестом, что не голоден.
— Я думал, — сказал он, — что персонал ест в какой-нибудь комнате в подвале.
— Конечно, но в промежутке… Бедный Шинкер, он такой ненасытный, ему вечно не хватает.
— Что делает ему честь, — произнес Арам, у которого мелькнула мысль, что эта прелестная девушка тоже входит в число лакомств Шинкера, представленного ею в виде милого обжоры, слегка легкомысленного и неспособного защитить свою добычу и свои запасы. Арам смотрел, как она грызет его тосты с ломтиками ветчины и салями, извлеченными из прозрачного пакетика.
— Вот те раз, этот дуралей проворонил свои фруктовые соки и пиво.
— У меня наверху есть чем запить, — предложил Арам.
Они определенно все имели под рукой: когда двое понимают друг друга, совсем не нужно отправляться на поиски чего бы то ни было или мечтать о налете на бар. Все шло между ними так гладко с самого начала, что она сразу же согласилась, и Араму не пришлось повторять предложения. Бутерброды с салями, очевидно, жгли небо.
Войдя к Араму, Ретна не сделала никакого замечания по поводу царящего в обеих комнатах беспорядка. Больше похоже на холостяцкую квартиру, разворошенную гостиничными крысами, чем на нормальный люксовый номер. Когда он прибывал в одну из своих гаваней, то всегда открывал шкафы, вываливая их содержимое на пол, и приступал к генеральной разборке: одежда, про которую он не мог вспомнить, носил ли ее когда-нибудь, всякие подозрительные вещицы, от которых он тотчас же избавлялся, фотографии, которые рвал, письма, которые некогда забыл распечатать, чековые книжки, вероятно уже не имеющие покрытия. Порой в этом рифовом море всплывал какой-либо необычный предмет, вызывая у его владельца улыбку.
— Нет, спиртного не надо, — сказала она. — Грейпфрутовый сок, если у вас есть.
Он налил ей сока, пока она, раздвинув прозрачные шторы, пыталась разглядеть что-нибудь снаружи.
— Еще темно, — сказала она. Теперь она сидела на диване и спокойно пила свой фруктовый сок.
— Еще?
— Еще.
Арам снова наполнил ее стакан.
— Вы знаете, так пить хочется.
Это «вы знаете» прозвучало с некоторым ударением.
— Наверное, ваши тосты были солеными?
— Не больше, чем обычно, просто я люблю соки.
Внезапно уголки ее глаз засветились лукавой улыбкой.
— Вы знаете, мне ведь известно, кто вы такой: вы друг Орландини. Трудно было не заметить вас двоих…
— Вы были в «Гиге»?
Он спросил себя, не из числа ли она тех девушек, что не спускали с Орландини глаз.
— Скажите, у здешних девушек нет других занятий, кроме как пялить глаза на стариков?
Однако она точным ударом послала мяч обратно.
— Я смотрела только на вас… — сказала она без обиняков. Потом помолчала, чтобы дать ему время подумать над этим признанием и задать себе вопрос, причисляет ли она его к категории «стариков», неосторожно предложенной им самим, или же, наоборот, оставляет в резерве под более привлекательным обозначением. Потом внезапно, внося сразу уточнение в то, что Арам мог бы принять за знак поощрения, за нечто вроде предзнаменования решающей фазы:
— Да, я на вас смотрела… он вам слова не давал вставить. С ним всегда так. Какой темперамент! Вы, должно быть, ужасно устали.
— Вы, наверное, ожидали, что я упаду в обморок, — не смог он удержаться от замечания, несколько выведенный из равновесия этим приемом косвенной атаки.
— Его репутация и его легенда, — продолжала она. — Как их отличить? Я думаю, что он предпочитает свою легенду. Ему плевать на похвалы, адресуемые ему как врачу. Но не на то, о чем все шушукаются…
— Немного переоценивают, вы хотите сказать?
— Да нет… что он еще вполне на уровне в постели!
Она сказала это так, как будто это был один из элементов местного фольклора. Чтобы не остаться в долгу, чтобы не показаться стеснительным, робким, он поддержал эту тему:
— Он всегда был на высоком уровне в этой области своей деятельности.
Была ли у нее заложена в характере, как бы свыше, какая-то способность озадачивать людей либо же она делала все от нее зависящее, чтобы показаться таковой и играть в эту игру?
— Должна все-таки вас покинуть…
