крыло у жаренного цыпленка — подумалось, что когда-нибудь и мне так же равнодушно, но с аппетитом обломают крылья. Гелла изучала Дениса и наконец разразилась пошловато-пышным тостом: «За небесного юношу с глазами оленя и за поэта Найтова, которому боги поручили увековечить это создание:» Денис зарделся, а мне было почему-то противно смотреть на гелкину рюмку, края которой были выпачканы блядско-яркой помадой.
Христос родился. И в ту ночь пришли ко мне эти некоронованные короли — Гелка с Рафиком, и Раф выглядел странно благостным и умиротворенным. Я молился о том, чтобы не превратить чудесную вечерю в черную мессу, а в ушах все звенел шепот юродивого: «А меня за содомский грех господь разума лишил:» Господь разума лишил. Если когда-нибудь литературный моралист с негодованием спросит, как у меня рука поднялась написать эту повесть, то я отвечу в простоте сердца теми же словами:
Мы пили крепкую русскую водку, вытравляли в душе дьявола химическим способом, Денис тянул через соломинку «Цинандали», и вокруг постепенно вспыхивали огни и звучали радуги. Гелка, впрочем, опять рычала над унитазом как могучее животное. Рафик прокомментировал: «Вы слышите рев раненого мастодонта из палеозойской эры,» — и стал наигрывать знакомую грустную мелодию, мягко педалируя. На полочке пианино пошло стояла рюмка водки, совсем как в декадентском кабаке. Закончив музыкальную цитату, Раф подошел к Денису, похлопал его по плечу и вымолвил почти патетически: «Веселись, юноша, во дни юности своей». Рафик имел обыкновение выдавать высокопарные цитаты, и чаще всего не к месту. Было душно, я поднял жалюзи, и в комнату вплыла огромная африканская луна. Бледная Гелка прошептала: «Боже, какая страшная луна».
— Луна, — повторил Рафик и брякнул клавишей. Звук облетел Вселенную и опять повис в воздухе. — Почему ты пишешь стихи, Андрей?
Я растерялся перед тривиальным вопросом. Я и сам не знал, откуда приходят ко мне эти странные облака с музыкой и детскими голосами. Как печально, что есть душа, почему она никогда не находит покоя? Я хочу быть волшебником или, хотя бы, фокусником. Может статься, что только из скромности я не показываю главного своего чуда. А вдруг я могу воскрешать мертвых, откуда вы знаете? Вы не верите? Я опять молчу. Из скромности. Поэзия стала моим дыханием, а остановка дыхания равносильна смерти. Интересно, кому или через кого я буду диктовать безымянные стихи после своей физической смерти? «Да такие писатели, как ты, пишут в аду судьбы людей,» — кто-то сказал мне в тон грязным голосом. Бельчонок сопел рядом, а я смотрел бы и смотрел на его детский профиль.
Я чувствовал, что опять
спускаюсь
в ад…
— Дорогой мой Андрей Владимирович, вы ведете себя как мальчишка, из нашей клиники еще никто не убегал, да и что бы вы стали делать в жутком Лондоне? Вы посмотрите на себя в зеркало — какой страшный покойник! От вас же все шарахались! — доктор рассмеялся и подкатил мне кресло. — Садитесь, успокойтесь, выпьете что-нибудь?
— Да, водки. Или джина. Или чего там у вас заведено подавать новоприбывшим?
— Так водки или джина?
— Того и другого. Без тоника.
— Господин Найтов, с вашим банковским счетом я бы вел себя увереннее.
— Не издевайтесь, садист. Лучше скажите, как вы собираетесь меня мучить? Что вы сделали с Денисом, и настоящий ли это был Денис?
— Какой еще Денис? Что вам приснилось?
— Сами знаете, какой Денис, — тот мальчик, в зубоврачебном кресле, которого вы при мне накрыли черным тюлем, это был настоящий Денис Белкин или:?
Доктор промолчал, только поцокал языком и покачал головой. Он долго рассматривал на свет хрустальный стакан и наконец подкатил мне напитки на сервировочном столике. Я смешал в стакане джин с водкой.
Доктор поморщился:
— Огонь любит спиртное, поэтому не очень налегайте на горючее.
— Какой еще огонь? — стакан запрыгал у меня в руках, но я старался казаться невозмутимым и повторил свой вопрос жестче: — Это был Денис или его двойник, кукла для моего устрашения? Если это Денис, пригласите его сюда немедленно.
— Стоп, стоп, стоп: я очень сожалею, но я тут не командую парадом, у того русского мальчика есть свой врач, и вообще, он на моем уровне только временно.
Я обхватил голову руками и обнаружил, что свез ладонью несколько оставшихся клочков волос. Ссадины кровоточили. Я расползался по швам. Собеседник похлопал меня по плечу:
— Постарайтесь привыкнуть к новому облику, Андрей Владимирович, это обычный процесс — распад белковых тканей. Я, если хотите, могу немного остановить это безобразие, давайте подкачаю цинкового раствора в вены? И мышцы немного округляться. Всего 220 фунтов за сеанс.
Я взорвался:
— Вы сволочь, вы наглец и циник! Я хочу покоя!!! Я: я хочу абсолютного покоя, я расстался с телом, мне не нужно этих обносков:
— Какой вы трудный покойник, однако: Я хочу как лучше — предлагаю вас подремонтировать, можно сказать, от чистого сердца, а если не хотите — что ж, продолжайте разлагаться и вонять. Дня через два сами попросите, но это будет стоить уже дороже. Время — деньги, особенно здесь.
— Нет уж, дорогой мой доктор: как вы там себя называли: доктор Хантер, да? Если я в аду и если, как вы сами не перестаете замечать, мой банковский счет еще чего-то здесь значит: или вы издеваетесь? Конечно, издеваетесь, но в любом случае, я хочу чтобы вы продемонстрировали чудеса вашей черной магии: всей вашей демонологии — я хочу по-ко-я!!! Или верните меня на землю, но в нормальном облике.
— Уж не вампиром ли? — док расхохотался. — Хотите вампиром? Это фан! Спать весь день, ночью развлечения — и никогда не стареешь! — доктор внимательно посмотрел мне в глаза.
— Вампиром? Вы серьезно? Но ведь: нет, это непостижимо: это ведь временная работа, ведь и там скоро все кончится? — я машинально показал пальцем вверх. — И я опять буду здесь рано или поздно, не так ли?
— Так вы принимаете мое предложение?!! — психиатр вдруг весь побагровел и задвигал скулами. Он схватил бутылку и разбил ее об мою голову с визгливыми криками: — Сволочь! Продажная шкура, говно! Подумай, бля, о своем щенке!..
Морщась от боли и обливаясь кровью, я рассмеялся ему в лицо:
— Фашист! Люблю фашистов! Вот так-то лучше, теперь я чувствую, где нахожусь, — давай, бей меня, сука, режь, жарь, расстреливай, вешай! Занимайся своим делом, садист, а не развлекай меня глупыми разговорами: Где моя камера пыток? Где, блядь, мой котел? Кстати, где черти? Давай чертей сюда гони! Где крючки и инструменты, где персонал? Хуево работаешь! Я буду жаловаться, кто тут у вас самый главный?
Док побледнел и безвольно провалился в свое кресло, все еще сжимая в руке отколотое горлышко. Я похлопал в ладоши и прокомментировал:
— Аплодисменты: жидкие, но аплодисменты: Прошу на «бис», дорогой мой мучитель, где мой терновый венец?
Доктор подъехал на своем кресле поближе:
— Ладно, не выпендривайся, Найтов: Прости, я погорячился. Дело в том: дело в том, что я не владею этой ситуацией полностью, к моему глубочайшему сожалению: Теперь слушай меня внимательно:
— Слушать внимательно? После того как вы едва не разбили мне коробку? Интересное приглашение к разговору. Что же будет дальше, я уже заинтригован, мародер. Кстати, позвольте поинтересоваться — что у вас за специальность?
— Не беспокойтесь, мистер Найтов, уверяю вас, вы попали по адресу. Я сексопатолог. Но, в основном, специализируюсь в области куборгазма, эрототроники и теледилдоники.
— Ого, да вы компьютерный злодей! Кстати: вы человек?
— Наука сделала меня Богом, — смущенно заметил благообразный монстр и скривил тонкие,
