звезды моей любви, за стихи в избытке сердца, за свежие красные розы арлекинов, за их чепуху и глупость, за свое высокое безумие, всевидящую слепоту любви, за Россию, в которую не возвратиться — как в юность, как в детство; благодарю за поцелуй Демона, за саксофон и флейту, за земляничные тропинки и утренний березовый туман, пахнущий свежей землей и молоком; за каплю дождя на лесной паутине, за все, за самое главное, неуловимое и безотчетное.
Ранним утром строчу второе письмо мистеру Н. Почему пишу — сам не знаю, просто отчетливое желание. Господи Боже, опять снегширь за окном спальни! Кажется, получился удачный снимок: Преобладающее настроение — радость бытия без мечтательности. Пью крепкий кофе и курю сигару. Хрусталь февральского утра звенит и смеется. Необычно тепло, капают сосульки, веет весной. Я проснулся от этой капели: спросонья подумал, что кто-то печатает на машинке за моим столом, потом понял: капли стучат по ржавому подоконнику. Скоро весна. А потом лето. Благодать! Свежести, весенней свежести — вот чего мне не хватает — свежести взгляда, чувств и слова, как в четырнадцать лет. Этой свежестью веет от Дениса, а я, кажется, постарел за эти полгода, но стал как-то нежнее. Только нежность в душе, только нежность. Вот уже почти умею воспитывать чувства — значит, старею и выхожу из моды. Подростки и одинокие парни моего возраста мастурбируют по утрам в постели, а я вот сразу за письмо какому-то мистеру Н. Бывает, проснешься в одно прекрасное утро — чистым и любимым — и понимаешь: все грехи отпущены и без исповеди. Так вот и сегодня. Человек живет в зимней замкнутости как в хрустальной вазе, но скоро весна, скоро весна, мой друг! Мне кажется, что ад будет закрыт. Не будет никакого ада, не будет ключей от колодца бездны. Мы все, растлители и развратники — не домолившиеся, недоучившиеся, нераскаянные, кто с грехами, кто с грешком — все будем в раю. Так и скажут нам: «Ну что с вами делать, змеиное отродье? Вот вы, Андрей Владимирович, встаньте под душ, отмойтесь, очнитесь и проходите с Богом:» Нарколепсия души. Боже мой, боже мой, я живу во сне! Даже незабвенная тетушка Элизабет функционирует в более реальном мире, а я, дурак, смеялся над ней: Впрочем, реальность в России — понятие специфическое, это, скорее, сюрреальность. Однако, какое мое дело? Я не философ, а заурядный домашний фокусник, вполне комфортабельно существующий в одном из слоев материальности. Я просто учу наизусть одного человека, давно ставшего моей жизнью. Даже если бы не было Дениса на свете, я обязательно выдумал бы его, я придумал бы даже эту обворожительную родинку на левом плече. Я придумал бы маленький город у моря, расставил бы фонари на дождливой набережной и осенние деревья (от криков чаек почему-то сжимается сердце), поставил бы несколько соборов и оперный театр, множество кафе и ресторанчиков; я встречу тебя там и, пока ты отмокаешь в ванной после аэропорта, я приготовлю наш ужин, постелю с хрустом льняную скатерть и, может быть, зажгу свечи.
…Примерно через неделю произошло совершенно фантастическое событие — мне доставили на дом чучело Мура. Оно было аккуратно завернуто в целлофан: бородатый таксидермист собственноручно принес свое произведение искусства, извинившись за задержку («Глаз у меня подходящих не было, это дефицит страшный!»). Оказалось, что Гелка уже заплатила за мумию, и мне оставалось только робко поблагодарить сотворителя чучел за священное ремесло. Бедный Мур выглядел каким-то несчастным, и на меня безучастно смотрели его жуткие стеклянные глаза. Я долго искал место для чучела — наконец поставил его на письменном столе, но на ночь запирал в шкаф: В тот же день второй сюрприз — письмо из Епархии: огромный крест на конверте, а содержание письма примечательное. Видимо, писано всей паствой, но адом не пугали.
Стоит, право, процитировать: «Уважаемый А. В. Найтов! Благосклонно просим Вас перечислить 5000 (пять тысяч) рублей на вышеуказанный счет Епархиального Управления в качестве установленного штрафа за ложный вызов священника на дом. Принимая во внимание специфические обстоятельства несовершенной требы (как то: неуважения к сану, оскорбление религиозных чувств и циничное богохульство), мы настоятельно просим перечислить на тот же счет следующие 10000 (десять тысяч) рублей в качестве компенсации за причиненную моральную травму священнику о. Роману (Куприянову). Общая сумма — 15000 (пятнадцать тысяч) рублей. Со своей стороны, в случае вашей платежеспособности, мы обещаем не передавать нашего заявления в Областной суд. Храни Вас Господь». Ого! Христос Воскресе! А сколько стоит билет в рай — первым классом и с цыганскими романсами? Когда я стану богатым, я все- таки потребую отпеть моего Мура, по-православному, заочно. За тридцать серебряников и с поцелуем Иуды. А Гелку сделаем святой — раскаявшаяся блудница, русская Магдалина. Св. Гелла с розами и бутылкой шампанского — пусть молодые монахи мастурбируют перед ее светлым образом: Деньги я перечислил и написал на почтовом переводе: «На вино, свечи и новый „Мерседес“ Его Святейшества». Мне кажется, что православное белое духовенство не понимает простой истины, заключающейся в том, что Царствие Божие внутри нас, а не в отвлеченном Универсуме без времени и пространства, населенном космическими призраками, и мой Ад всегда со мной. Слава Богу, я никогда не открывал эти ржавые ворота.
…Сегодня я проснулся совсем в другой жизни, и город показался другим, и моя школа чем-то отличалась от прежней; чувство подмены и отстраненности усилились именно в школе. Я долго не мог определить характер странного беспокойства. Все прояснилось после четвертого урока, когда меня вызвал «на ковер» Карен Самуилович. Мой царственный покровитель, добрый седеющий кавказец был сегодня желтее обычного и, забивая в пепельнице недокуренную сигарету, вдруг снова прикуривал и снова забивал. В углу громоздились горы связанных в стопки книг, а педагог Макаренко на выцветшем фотопортрете сквозь табачную сизую дымку смотрел строго и проницательно. Так когда-то смотрела на меня Алиса, и я ясно осознал, что моя инфернальная фурия сидит сейчас вот в этом пустом кожаном кресле, рядом с Кареном, который, указав на перевязанные книги, пояснил: «Это наша Алиса завещала в школьную библиотеку. Устно завещала, как-то в разговоре на выпускном вечере, но книги нам все-таки отдали, у государства итак макулатуры много.» Потом он замолчал на минуту, снова прикурил, тоскливо посмотрел в окно, забарабанил пальцами по столу и произнес сухим голосом: «Над тобой, Андрей, я боюсь, тучи собираются:» Натянутая струнка вдруг лопнула в моей груди. Карен раскрыл свои карты: «Одна из наших коллег случайно обнаружила дневники Алисы Матвеевны, в том числе вот этот, последний, — он показал мне общую тетрадь в красной обложке, — и ты знаешь, она тут зафиксировала некоторые свои суждения об учениках, учителях и, между прочим, немало места уделила и тебе. Точнее, о тебе она пишет почти что на каждой странице, и я думаю, тебе будет интересно:»
Я резко оборвал Карена:
— Я весьма польщен таким вниманием, но мне совершенно безразлично, какие ярлыки на меня навешала наша дорогая Алиса Матвеевна:
— Не кипятись, не кипятись. А почему ты думаешь, что она характеризует тебя негативно? — спросил мой «следователь». Для этой роли Карену оставалось разве что развернуть настольную лампу и направить мне в лицо пучок яркого света. Опять показалось, что эту сцену я уже когда-то видел, что мы давным-давно разговаривали с директором на эту «тему» и сейчас я просто пассивно следую написанному сценарию: анонимный автор жизни А. В. Найтова совсем не оставил мне свободы выбора, а если и оставил, то по принципу «направо поедешь — коня потеряешь, налево — голову свернешь». Конечно, я владел определенной внутренней свободой, которая особенно проявлялась в трех ипостасях: Денис, Поэзия и коллекционирование облаков. — :Так почему же? — переспросил Карен, закуривая очередную сигарету. Я пояснил:
— У нас с Алисой с самого начала не сложились взаимоотношения. Вы и сами, может быть, заметили, что она встретила меня более чем прохладно — мы люди разных поколений, и, неоднократно пытаясь найти с ней общий язык, я всегда наталкивался на этот серебряный холодок неприятия. Ее раздражало буквально все, даже одежда. Мне кажется, она по-своему ревновала меня к детям, которые: не буду заниматься саморекламой, но вы-то, Карен Самуилович, знаете мой стиль, вы же сами меня пригласили остаться в вашей школе после университетской практики: Вы же знаете, что мои «богослужения» иногда выходят за рамки школьной программы, я люблю талантливые отступления и импровизации:
Карен кивает головой:
— Я знаю, кого покупаю. Именно поэтому пригласил тебя — свежего, увлеченного, что называется, с незамыленными мозгами, со свежим взглядом. Нет, не об этом речь, я ценю тебя: как учителя. И как поэта, признаюсь: Читаю твою книгу и перечитываю. Но что ты ответишь на это? — он протянул мне красную тетрадь. — Открой на странице тридцать семь.
Я едва не обжег руки, взяв раскаленный дневник: я увидел хитрую улыбку призрака. Она уже наверняка прыгает по кабинету в старческом задоре — не так ли, дорогая Алиса Матвеевна? Смотрите, не
