попечение своих достойных детишек: Бр-р-р:
Я ничего не мог поделать, это говорило вино. Вино, столь долго молчавшее в тесных дубовых бочках и наконец выпущенное на свободу. Солнечный дикий виноград был вплетен в рыжие волосы дьяволицы, и Гелка продолжала беситься на своем медленном огне. Она всегда отличалась яркими импровизациями. Мне хотелось провалиться на месте, но, стараясь казаться невозмутимым, я хлопнул стопку и закусил долькой лимона:
— Нам надо посекретничать, ты немного отдохни, Гелла.
Я развязно взял Сову под локоть, и два педагога переместились в спальню. Лицо Алисы в свете синего абажура казалось опухшим и мертвым, она глотала воздух, как рыба, выброшенная на песок, но смотрела на меня насмешливо, с язвительным прищуром.
— У вас действительно фантастическая жена, Андрей. Трудно вам с ней будет… Эти современные девушки…
Она не закончила фразу и стала испуганно вертеть головой по сторонам.
— Ну и что? Кто из вас первым вступил в дерьмо? Почему так разит дерьмом от всех? Я даже душ принимать брезгую в этом доме. Вы видите, бабуля, что мой муж — обыкновенный педераст. Пе-де-раст! Самой высокой марки. Смрадный, но ужасно милый грешник. Мне кажется, он меня уже заразил СПИДом… Но я все равно его люблю. Люблю безумно голубую сволочь…
Алиса спросила:
— Это правда, Андрей?
— Это… это… похоже на правду, дорогая Алиса Матвеевна. Это было бы правдой…
Сдаваться надо было красиво, но Гелка вдруг бросилась целовать меня, повалила на кровать, так рванула мою шелковую рубашку, что пуговицы полетели во все стороны. Я в ярости оттолкнул агрессивную дуру — она как-то безвольно упала с кровати, как тряпичная кукла, опрокинув торшер и туалетный столик: Мой мир, мирок рушился на глазах, по комнате прыгали бесы, и, пока она не позвала на представление самого хозяина тьмы, я вновь попытался овладеть ситуацией, только чего уж там! Алиса была в шоке. Гелка притихла в углу, обняв коленки. Только сейчас я заметил, что она одела мои старые джинсы с разорванными коленками. Где-то наверху бренчало пианино. Стравинский. «Весна священная». Поистине разрушительные ритмы любимого балета, и очень кстати. Я связал концы рубашки крепким узлом, неторопливо закурил и произнес чужим, изломанным голосом:
— Еще раз извините за малохудожественный спектакль, Алиса Матвеевна. Уже темно, я вызову вам такси.
— Будьте так любезны, Андрей Владимирович. Вы будете в школе в понедельник?
Я почему-то пожал плечами.
Такси приехало на удивление быстро. Алиса брезгливо отказалась от моих денег. Дверь машины хлопнула так, что екнуло сердце. Я чувствовал себя опустошенным, выжатым как лимон. Рубашка прилипла ко взмокшей спине. В спальне рыжая опять присосалась к бутылке — провинившаяся кошка, исчадие ада, чудовище…
— Ты чудовище, Гелка. Ты просто огромное рыжее чудовище. Скотобаза.
— Прости, я, кажется, перегнула палку:
Я хлебнул коньяку. А что, собственно, произошло? Ничего не свойственного нам как людям случиться не может: Подумаешь, маленький бардак в большом бардаке. Ну не буду я работать в школе — Бог с ними, с копейками. А не посадят ли меня в тюрьму? За что? Я не насильник. Сплетни? Хуй с ними, я и так уже оброс легендами.
Я откупорил другую бутылку и налил себе полный стакан:
— Питие. Бытие. Забытие. Твое здоровье, гаденыш: Тебе плеснуть в лампадку?
Мы крепко, красочно напились. Гелка с рассеченной губой и в моих сексуальных штанах была похожа на мальчика и даже показалась мне привлекательной. Я и сам разделся до плавок и врубил музыку. Мы стали прыгать по комнате. Рыжая нашла где-то вибратор, приставляла его к чреслам и кричала: «Я тебя трахну!..» Мы так резво разыгрались, что решили не открывать дверь, когда раздался настойчивый звонок. Наверное, соседей оглушили музыкой: Гелка помахала вибратором: «Да, таким хуем хорошо глушить соседей. И чертей». Но звонок не унимался, звенел в воспаленной голове, слабый ток пропускали по нервам, брызгали расплавленным металлом, тысячи детей жевали толченое стекло. Звонок не унимался…
Я быстро накинул халат, нетвердой походкой подошел к двери и резко отворил ее… Неприветливая, растерянная и породистая морда ночного визитера. Секундное молчание. Оживление:
— Я… Я таксист…
— Очень приятно, а я как будто учитель. Действительно, от вас разит бензином. Я очень сожалею, но мы не заказывали такси…
Гелка за моей спиной крикнула: «Мы катер вызывали!»
— Слушай, командир, мне не до шуток, — отрезал таксист, — вам, я вижу, весело, но что с бабулей-то делать?
У таксиста руки ходили ходуном. Я никак не мог трезво оценить ситуацию, но последующая его реплика оказалась нокаутирующей:
— Довез ее исправно за полтинник, понимаешь, а она из машины не выходит… Глянул в зеркало — голова набок у бабули. Вот дело-то какое: Думал в больницу гнать, а у ней уж и руки холодные. Чего делать-то, командир?
Сначала это было как серпом по яйцам, но постепенно мой шок стал приобретать оттенок ликования. Я кристально протрезвел во мгновение ока, быстро запрыгнул в джинсы, набросил кожанку. Мы выбежали к машине. Модернизированный гроб «Газ-24» дразнился мигающими катафотами, блестел черным лаком, луна гуляла по ветровому стеклу. Грузное тело Алисы мертвело на заднем сиденье — я открыл дверь и замерев долго смотрел на римский величественный профиль мертвой учительницы: она крепко сжимала на коленях дамскую сумочку, лицо ее было совсем чужим, подбородок со старческими волосками отвис, а стеклянные глаза все еще смотрели на щелкающий счетчик. Разило мочой. Мертвое тело в ночной машине. Какой ужас. Она приехала ко мне обратно, побежденная собственной победой, моя дорогая Алиса Матвеевна… Растерянный толстозадый таксист ходил вокруг машины и причитал: «Во угораздило! Как чувствовал сегодня, не хотел выезжать в ночную смену. Чего делать-то, командир? Забери ее, а?» Я попытался мрачно поиграть: «Куда я ее заберу? Она мне не родственница, но ваша пассажирка. Умерла на вашей территории, вот и везите куда хотите», но тут же похлопал ошарашенного водилу по плечу и ободрил: «Ничего, шеф, сейчас разберемся… Садись за баранку, дуем к ближайшей больнице, это их работа и милиции — надо подтвердить факт смерти, опознать тело, составить протокол, сделать экспертизу, обмыть, одеть и все такое прочее. За издержки заплачу».
Алиса совершала последнее путешествие по родному городу. Моросил мелкий дождик. Сладко горели фонари. Мы делали своего рода круг почета — проехали мимо школы, потом по мосту. Шины шуршали по заваленной листьями аллее, лодка Харона ныряла в старинные булыжные переулки, качалась на волнах работающего радиоприемника, где депутатик рассуждал о растущей инфляции. Таксист покачал головой и спокойно, по-хозяйски отреагировал: «Да, растут цены, командир. Вот бензин подорожает, совсем без работы останемся…»
Миновав бесконечную серую стену военного госпиталя, мы проехали сквозь ржавые ворота городской больницы, где мне предстояло пройти вместе с душой провинциальной учительницы серию изощренных мытарств и привычных унижений. Дежурный санитар развел руками, вышел посмотреть на тело, точно я возил по городу восковую скульптуру из музея мадам Тюссо и всем показывал ее за деньги. Выбежали две мокрые курицы в белых халатах, с болезненным любопытством глазели то на меня, то на труп, явно подозревая меня в убийстве. Воскрес какой-то заспанный доктор и поразил фразой: «Мы имеем дело с живым материалом, а мертвым материалом занимается милиция. В любом случае, вам придется везти ее в другое место, наш морг переполнен…» Милиция приехала через час, два лейтенанта грубо затолкали нас в больничную приемную для составления протокола. За перегородкой раздавался настойчивый бас, точно голос диктора за кадром кошмарного сна: «Я же сказал, что у меня даже ключей от морга нет…» Прояснив ситуацию, менты заставили нас же перенести тело в их воронок на невесть откуда взявшемся сыром брезенте, хлопнули дверцей и умчались в неизвестном направлении.
