мурашки. И неизвестно, только ли от вечерней сырости.
Наконец, облака стали менять цвет. Наступало время серой акварели.
-Пока, зайчик. Если что, дорогу найдешь. Только раньше времени деру не вздумай дать.
'Зайчик' жеребцу не понравился, но в принципе Вороной был согласен подождать.
Катрин перекинула через плечо плащ, подхватила вязанку дров. Глефу пришлось оставить. На всё рук не напасешься, а тут еще карабкаться предстоит незнамо сколько.
С каменного карниза паломница вступила в узкий проход. Кусты перестали цеплять за одежду, сразу стало почти темно. Через десяток шагов шум реки растворился и исчез, только под ногами что-то робко нашептывал ручеек-недоросток. Щель тайной тропы круто уводила вверх. Вскоре, кроме младенческого лепета воды, девушка начала слышать собственное дыхание. Скалолазка боялась поскользнуться, но подошвы сапог пока не подводили. Временами приходилось цепляться за камни обеими руками, а иногда под ногами оказывались удобные ступени, над формой которых кто-то сознательно потрудился.
Катрин уже собралась бросить вязанку сучьев и передохнуть, когда проход вывел на небольшую открытую площадку, что позволило паломнице оглядеться. День почти угас. Заходящее солнце спряталось за вершинами. В небе бледно проглядывали первые звезды. Узкое пятно входа в пещеру скрывалось под скальным козырьком, и снизу его заметить было невозможно. Да и смотреть на этот узкий, искривленный в усмешке каменный 'рот' не хотелось.
Катрин подошла к краю площадки, глянула вниз. Камни, цепляющиеся за них кусты... Ни дна ущелья, ни Вороного не разглядеть. Внизу уже наступила ночь.
Катрин заставила себя посмотреть на вход в пещеру. Идти внутрь расхотелось. Как-то сразу и вполне определенно. Может, и хватит? Убедилась, что достопримечательность на месте, а подробнее изучим чудо природы в другой раз. Когда-нибудь. В компании опытных спелеологов, с надежной страховочкой. Дрова можно здесь оставить. В следующий раз шашлычок замаринуем, пивка прихватим...
Шпионка поморщилась. Шутки шутками, а пора было решаться. Страхи и предчувствия - пошли они в задницу. Ножи на своих местах, все отлично.
Двигай.
Сердце замерло. Катрин попыталась разозлиться, но не смогла. Глупо. Ведь чувствовала, что в пещере нет никого опасного. В смысле, никого из тех, с кем можно разобраться отточенной сталью. И это ощущение пустоты лишь нагоняло жути.
Два коротких факела были приготовлены еще в замке. Катрин высекла огонь и, держа перед собой слегка чадящий факел, ступила под каменный свод. Темнота приняла, плотно обступила со всех сторон. Факел давал на удивление мало света -девушка не видела даже потолка. Пятно огня плыло вместе с ее движением. Довольно ровный пол, вдоль стен уступы, похожие на трибуны - для зрителей крошечного амфитеатра...
Катрин положила связку дров на середину площадки. Воздух пещеры был странно сух и неподвижен, едва слышное журчание ручейка лишь сгущало тишину.
Пусто. Забытое место. Простое, без всяких тайн. Небольшое - это паломница помнила по рассказу старого дарка, да и сейчас чувствовала, даже не видя, близость стен. Удобный ночлег. Но не настолько удобный, чтобы тащиться к нему два дня.
Уютно потрескивал костерок. Катрин, скрестив ноги, сидела на плаще. Спать еще не хотелось, жевать было нечего - все осталось в дорожном мешке. Фир Болг советовал не брать в пещеру ничего съестного. Девушка послушалась и теперь чувствовала себя глуповато. Доберутся до мешка грызуны какие-нибудь - и мешок испортят, и седло погрызут. Конь мелочь гонять не станет, сочтет ниже своего достоинства. Нужно было мешок на куст подвесить...
По-настоящему расстроиться не получалось. Сейчас о привычных заботах как-то не думалось. Катрин смотрела на играющие языки пламени. Костер горел исправно, но вроде бы стал еще меньше. Мир сузился до пятна, которое можно охватить руками...
Паломница легла, осторожно вытянулась на плаще. Воздух пещеры хранил дневное тепло, хотя солнце, должно быть, никогда не заглядывало внутрь. Катрин стащила сапоги, блаженно пошевелила пальцами ног. Лежать было удобно, ничто не давило ни в спину, ни в копчик. Если верить старику, здесь провел ночь не один десяток людей и нелюдей, жаждущих ясности в своем смутном бытие. Только сам по себе, комфорт каменного ложа вряд ли кардинально прибавляет ума. Укрываться Катрин не стала, только сунула под голову ножны с кукри.
Потолок не ощущался, темнота начиналась сразу перед лицом. Костерок совсем присмирел, едва дышал. Просто оранжевое пятнышко, угли даже потрескивать перестали. Новых сучьев Катрин подбрасывать не стала. Прикрыла ресницы и просто чувствовала теплое пятно рядом. Мыслей не было. Натруженная долгой ездой спина перестала ныть...
Костер вроде бы еще не совсем угас, и глаза девушка не открывала. Но темнота стала иной. Появился слабый блеск - наверное, мокрый бок камня. Звук ручейка Катрин уже давно не различала, он стал частью плотной, совершенной тишины. Паломница сквозь ресницы смотрела на тающий, призрачный, но никак не исчезающий глянец. Если подойти ближе, то, наверное, разглядишь свое зыбкое отражение. Вставать не хотелось. Думать и шевелиться, впрочем, тоже...
Пусто. Давно не было так пусто. И спокойно.
Вдруг вспомнилась бабушка. Не та, что красиво говорила и всё время элегантно играла длинным мундштуком из слоновой кости, хотя бросила курить еще в советские времена. Другая бабушка, которая осталась только на фото. Та, что стала мертвой и легла под пыльную плиту на Даниловском еще до того, как родилась внучка. Однако, сейчас Катрин видела перед собой вовсе не плиту из дорогого черного мрамора. Пожилая, но еще интересная женщина близоруко улыбалась, перебирала стопку листов бумаги, исписанных четким почерком выпускницы университета. Стопка была пухлой. Бабушка сняла очки с толстыми стеклами, устало потерла переносицу. Там остались розовые следы от полупрозрачной 'янтарной' оправы. Бабуля взяла новый лист, близоруко сощурилась. За ее спиной появилась баба Феня, осторожно поставила на светлую крышку стола стакан с чаем. Такие тяжелые старинные подстаканники были на даче в Синевке....
Катрин мимолетно удивилась. Как бабушка Инна и баба Феня могли быть вместе? Они же вообще не знали друг друга. Одна - настоящая, родная бабушка. Пусть и умершая давным-давно. А другая, как говорила мама, 'обслуга без затей'. С мягкими морщинистыми руками, робостью 'навечно приезжей'...
Катрин перестала удивляться. Скользил под подошвами сандаликов старинный, натертый мастикой, паркет, дребезжали по нему колесики нарядной лошадки, на которую 'не смей садиться, дегенератка'... Холодный подоконник, к стеклу приклеены криво вырезанные из разноцветной бумаги снежинки... Беззащитно улыбался щербатый мальчишка, совсем не жадный, а имени уже не вспомнить. Смерть приходит и к детям. Менингит - там, в красных корпусах больницы... Запах новенькой деревянной линейки... Вкус мела, когда украдкой лижешь пальцы... Разрываются восторгом соловьи в дремучих зарослях ночной сирени.... Первый день каникул. Димка сосредоточенно возится с ИЖом-переломкой.... 'Умер твой жених, говорила я, не нужно им с больницей тянуть...' Школьный пол в снегу парафина... Темное зимнее утро, радио на кухне. 'Молодежный кана-а-ал...' Откуда это? Никогда ведь не слышала. Парк, черная пловчиха с крепкой чугунной попой, припорошенной снегом. Ленивые, не любящие далекую Африку, утки на речной студеной воде....
...Африка. Белоснежная (сахар и мякоть кокоса, яркое сияние молока) - это улыбка Дики. Хрупкая, ломкая черная статуэтка. Губы-подушечки, нежность хрупких рук. Поломанная статуэтка. Три черных пулевых отверстия, навсегда испортившие синий топик...
Молодое мужское тело. 'Это не очень честно, а, мисс?' Рорд. Изумленный. Решительный. Залитые кровью сиденья 'Тойоты'. Тела... первые жирные мухи... черное, жестокое и внимательное лицо Тома... Взрытый ногами песок. Спарринг. Черт, больно! Получается... Бинты, чернеющие на глазах... Шприц-тюбик. 'Иди спокойно'. Большой Ганс. Щетинистая рожа киношного вермахта. Пулемет-игрушка в волосатых лапах. Раздавленная маска, провал выбитого пулей глаза - кровавое сохнущее озерцо...
